Но обмен столь выразительными и воинственными заявлениями между Черчиллем и Сталиным все же положил начало холодной войне между капиталистической и социалистической системами. Потом за сорок последующих лет с обеих сторон много было разных заявлений и меморандумов, отличавшихся идейной силой, которые обеспечивали эту войну. Самые громкие превращались в доктрины: «Сдерживание мирового коммунизма», «Отбрасывание коммунизма». На основе их конструировали образы страны-противника: «США — цитадель мирового империализма, враг народов», «СССР — империя зла», «СССР — душитель прав человека» и т.п. Но первое политическое и идеологическое обеспечение этой войны прозвучало в речи Черчилля и в жестком ответе Сталина, так органично сочетавшегося с политической эмоциональностью «известинского» выступления Тарле.

Даже сегодня речь Черчилля оценивается как концентрированный образ той долгой борьбы англоязычного Запада против коммунистического Востока, что началась с концом Второй мировой войны. Борьбы, пропитанной мессианством Запада и его страхом перед нашествием московитов — страстных «степных, восточных варваров».

В июле 1934 года журнал «Большевик» решил посвятить очередной номер двадцатилетию начала Первой мировой войны. В числе планируемых к публикации материалов была статья одного из основоположников марксизма-ленинизма Фридриха Энгельса «Внешняя политика русского царизма». Написал он ее в 1890 году, в жанре политического памфлета. Теперь, спустя 43 года, эта статья была подготовлена к публикации в Институте марксизма-ленинизма в новом варианте перевода, с учетом английского и немецкого изданий. Директор института В. Адоратский в конце июня направил ее Сталину, с просьбой разрешить к публикации.

Но разрешения он так и не получил. Сталин выступил против ее публикации. Он написал целый ряд замечаний по статье и направил их Адоратскому и членам Политбюро Центрального комитета партии. Что же так встревожило Сталина?

Скорее всего то, что Энгельс в своей статье, предрекая мировую войну, всю ответственность за нее возлагает на царскую Россию. При этом он особо настаивает на субъективных факторах, которые могут провоцировать будущую войну. Кроме того, статья побуждала искать аналогии с Советским Союзом, а публикация этой статьи на фоне событий, происходящих в середине 30-х годов в Европе, явно могла вызвать нежелательные ассоциации в обществе и в партии.

Какой же образ России складывается после знакомства со статьей Энгельса? Вот цитаты из нее51.

«Русская дипломатия образует своего рода новый иезуитский орден, достаточно мощный, чтобы превозмочь в случае надобности даже царские прихоти и, широко распространяя коррупцию вокруг себя, пресечь ее в собственной среде».

«Это тайное общество, вербовавшееся первоначально из иностранных авантюристов, и подняло русское государство до его нынешнего могущества. С железной настойчивостью, неуклонно преследуя намеченную цель, не останавливаясь ни перед вероломством, ни перед предательством, ни перед убийством из-за угла, ни перед низкопоклонством, не скупясь на подкупы, не опьяняясь победами, не падая духом при поражениях, шагая через миллионы солдатских трупов и по меньшей мере через один царский труп, — эта шайка, настолько же бессовестная, насколько и талантливая, сделала больше, чем все русские армии, для того, чтобы расширить границы России от Днепра и Двины за Вислу, к Пруту, Дунаю, к Черному морю, от Дона и Волги за Кавказ, к истокам Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи; это она сделала Россию великой, могущественной, внушающей страх, и открыла ей путь к мировому господству. Но тем самым она укрепила царскую власть и внутри страны».

«Но как могла подобная шайка авантюристов приобрести такое огромное влияние на ход европейской истории? Очень просто. Они вовсе не создали нечто новое, они только правильно использовали существующее положение вещей. Все успехи русской дипломатии имеют перед собой весьма осязаемую материальную основу».

«Представим себе Россию в середине прошлого столетия. Уже тогда — это огромная страна, заселенная племенем, исключительным по своей однородности. Население редкое, но быстро растущее, так что рост мощи страны обеспечен одним уж течением времени. Это население закостенело в умственном застое, лишено всякой инициативы, но в рамках своего унаследованного от предков быта может быть использовано решительно на что угодно; выносливое, храброе, покорное, привыкшее ко всем тяготам, оно представляло собой превосходнейший солдатский материал для войн того времени, когда сомкнутые массы решали исход боя».

«Но преемник Екатерины, Павел, был упрям, капризен, сумасброден: он ежеминутно расстраивал планы дипломатов; он становился невыносим, его надо было устранить. Среди гвардейских офицеров для этого легко было найти исполнителей; наследник престола, Александр, участвовал в заговоре и прикрывал его. Павел был задушен, и тотчас началась новая кампания во славу царя, который, благодаря самому способу его восшествия на престол, стал пожизненным рабом иезуитской шайки дипломатов. Эта шайка предоставила Наполеону окончательно разрушить Германскую империю и довести до крайнего предела царивший в ней беспорядок».

«Современное положение Европы определяется тремя фактами: 1) аннексией Эльзаса и Лотарингии Германией, 2) стремлением царской России к Константинополю, 3) борьбой между пролетариатом и буржуазией, все жарче разгорающейся во всех странах, — борьбой, термометром которой служит повсеместный подъем социалистического движения.

Двумя первыми фактами обусловливается современное разделение Европы на два больших военных лагеря. Аннексия Эльзаса-Лотарингии превратила Францию в союзницу России против Германии, царская угроза Константинополю превращает Австрию и даже Италию в союзницу Германии. Оба лагеря готовятся к решительному бою, — к войне, какой еще не видывал мир, к войне, в которой будут стоять друг против друга от десяти до пятнадцати миллионов вооруженных бойцов».

«Вся эта опасность мировой войны исчезнет в тот день, когда дела в России примут такой оборот, что русский народ сможет поставить крест над традиционной завоевательной политикой своих царей и вместо фантазий о мировом господстве заняться своими собственными жизненными интересами внутри страны, интересами, которым угрожает крайняя опасность».

«И тем самым Запад получил бы возможность без всяких помех, без вмешательства со стороны, приняться за свою современную историческую задачу: разрешить конфликт между пролетариатом и буржуазией и превратить капиталистическое общество в социалистическое».

«Таковы те пункты в силу которых Западная Европа вообще, а западно-европейская рабочая партия в особенности так глубоко заинтересованы в победе русской революционной партии и в падении царского абсолютизма. С возрастающей быстротой, как по наклонной плоскости, катится Европа в пропасть мировой войны неслыханного размаха и силы».

После выхода этой статьи Энгельс в 1891 году в письме на имя А. Бебеля подчеркивает, что «если Россия начнет войну, — вперед на русских и их союзников, кто бы они ни были»52.

Из этого краткого изложения статьи образуется смысл образа России, задаваемый Энгельсом: царская монархия, используя свой народ, выносливый, храбрый, покорный, как хороший солдатский материал, шагая через миллионы солдатских трупов, добивалась расширения границ России; а иезуитская шайка дипломатов, бессовестная и талантливая, закрепляла успех армии, делая Россию великой, могущественной, внушающей страх, шагающей к мировому господству. Россия, готовая начать войну ради захвата Константинополя, выступает как последний оплот общеевропейской реакции, поэтому надо идти вперед на русских. Остановить Россию может свержение царского режима, что позволило бы Западной Европе превратить европейское капиталистическое общество в социалистическое.

Такой образ России, который предлагал журнал «Большевик» в случае публикации к двадцатилетию Первой мировой войны давней статьи Энгельса, заставил Сталина выступить против публикации этой статьи. Вот как он это обосновал в своей записке «О статье Энгельса “Внешняя политика русского царизма”» (здесь приводится заключительная часть ее).