Что касается мельгуновского «Красного террора», то, как радикальная пропагандистская книжка, он расколол русскую эмиграцию. Одни ее представители безусловно укрепились под влиянием этого сочинения в еще большей ненависти к советской России, другие засомневались и нашли опору в идеях «сменовеховства», с которыми выступила группа деятелей белой эмиграции, среди которых самые громкие имена – Устрялов и Ключников. Оба – тоже профессорского рода. Главная идея у них была в том, что большевики – это собиратели Российского государства, империи Российской, а их террор – необходимая сторона державности, патриотизма. Но Мельгунов, убежденный государственник, не внял концепции «сменовеховцев». Объяснений он не представил. Но и без них ясно: его вела другая идея – фанатичная ненависть к режиму, лишившему его значимой роли в революции, наступившего на его бешеное тщеславие, а отсюда святая убежденность в необходимости уничтожения этого режима в священной войне с большевиками. Вот почему там, на Западе, он не ограничился написанием только пропагандистски обличительной книжки.

Священным делом для него стало разоблачение деятельности ОГПУ против белой эмиграции, и прежде всего того, что было связано с операцией «Трест». Этот чекистский проект подразумевал существование монархической псевдоорганизации Центральной России, сумевшей в течение шести лет нейтрализовать усилия белогвардейских и монархических зарубежных центров в борьбе с Советами. Не жалея слов и выражений, Мельгунов клеймил ОГПУ за его провокаторскую роль в деле «Треста». Ярая античекистская кампания, учиненная им, подвигла его же на создание еженедельника «Борьба за Россию». Вокруг него сплотились самые яркие ненавистники большевистского режима. Но столь же зло против Мельгунова выступила определенная часть русских эмигрантов, предводительствуемая Павлом Милюковым, бывшим министром Временного правительства России, организатором партии кадетов. Основной упрек Мельгунову, как издателю этого журнала, сводился к тому, что он «законсервировался» в настроениях 1919 года, когда в Москве ждали Деникина. Но в 1927 году в России иная ситуация, требующая переоценки ценностей. Мельгунов этот упрек решительно игнорировал, попросту посылал подальше всех, кто его высказывал. Он уже сориентировался на сотрудничество с боевыми офицерскими группами, засылаемыми генералом Кутеповым в Советский Союз для террора. Еженедельник «Борьба за Россию» теперь поддерживал не только моральный дух самих террористов, но и становился пропагандистским антисоветским изданием для распространения на советской территории.

Но надежды не оправдались. Вторым «Колоколом» или марксистской «Искрой» он не стал. Идеи, проповедуемые на его страницах, не воспринимали ни русские эмигранты, ни бывшие офицеры, ни советские граждане. А после похищения советскими агентами в Париже белых генералов Кутепова и Миллера, которые руководили Русским общевоинским союзом, Мельгунов, как борец с большевизмом, уже не оправился до конца дней своих.

Большинство соратников оставило его. Кто хочет иметь дело с деятелем, превратившимся в крайнего неврастеника. Его не спасала уже выдыхающаяся энергетика. К тому времени относятся слова известного политэмигранта Григория Алексинского о Мельгунове: «Какой же он историк, он истерик».

Он жил как одинокий волк, расходясь с большинством русской эмиграции. И по поводу победы Советского Союза над гитлеровской Германией, воодушевившей заграничных русских, Мельгунов, в оценке ее оставшийся в одиночестве, сказал, как отрезал: «Общественная честь должна быть дороже возможного одиночества». Общественная честь – это все та же ненависть к большевистской России.

Только в одном корил себя Мельгунов. Разоблачая «Трест» после его крушения, он не мог простить себе увлеченность Александром Александровичем Якушевым, бывшим царским сановником, оказавшимся агентом ОГПУ, блестяще сыгравшим роль главы псевдомонархической организации в этой чекистской операции.

В России наступивший 1919 год был вторым годом Гражданской войны. Сибирь жила под контролем адмирала Колчака, объявившего себя «верховным правителем России». С северо-запада готовились наступать на большевистский Петроград дивизии генерала Юденича. Его поддерживали финны, намереваясь тоже поучаствовать во взятии города. На севере колчаковские армии должны были сомкнуться с интервенционистскими частями англичан, высаживающихся в Архангельске. А на юге конные корпуса армии генерала Деникина, прорвав большевистский фронт, рвались к Харькову, Курску, Орлу, Туле – впереди была Москва.

И Колчак, и Юденич, и Деникин надеялись, что в какой-то момент им начнут помогать верные люди в тылу у красных. Ожидания генералов не были напрасными. Двадцать девятого мая Ленин шлет телеграмму в Петроград уполномоченному Реввоенсовета Сталину[44]:

«Вся обстановка белогвардейского наступления на Петроград заставляет предполагать наличность в нашем тылу, а может быть и на самом фронте, организованного предательства. Только этим можно объяснить нападение со сравнительно незначительными силами, стремительное продвижение вперед, а также неоднократные взрывы мостов на идущих в Петроград магистралях. Похоже на то, что враг имеет полную уверенность в отсутствии у нас сколько-нибудь организованной военной силы для сопротивления и, кроме того, рассчитывает на помощь с тыла (пожар артиллерийского склада в Ново-Сокольниках, взрывы мостов, сегодняшние известия о бунте на Оредеже). Просьба обратить усиленное внимание на эти обстоятельства, принять экстренные меры для раскрытия заговоров».

В эти же дни в одной из питерских квартир, что на Выборгской стороне, шло заседание петроградского отделения «Национального центра», организации всероссийской и конспиративной, достаточно сильной, располагающей средствами от Колчака и иностранных союзников. Глава отделения инженер Вильгельм Иванович Штейнингер, он же владелец фирмы «Фос и Штейнингер», он же член партии кадетов, говорил о планируемом восстании в Петрограде накануне взятия его частями Юденича – захват телефонной станции, телеграфа, питерских вокзалов, взрывы зданий, где обосновалась большевистская власть, арест и расстрел коммунистических вождей города.

Участниками заседания, что слушали речь Штейнингера и принимали ее как план действий, были: профессор Быков из Технологического института, профессор Завадский из Института путей сообщения (читал курс о проектировании мостов, а теперь, согласно плану, должен был советовать, как эти мосты лучше взорвать), здесь же профессор из Политехнического института, двое инженеров, один с Балтийского, другой с Путиловского заводов, известная деятельница кадетской партии, генерал из царских, но теперь служивший новой власти, и двое полковников. На последних ложилась организация офицерских отрядов – ударной силы восстания.

Но осуществить задуманное не получилось. Связников, посланных с сообщением в штаб генерала Юденича, заметили и арестовали на окраине Петрограда. После этого петроградская ВЧК добралась и до самой организации. На допросе Штейнингер заявил: «Национальный центр ставил себе следующие задачи: фактическое свержение власти большевиков и признание неизбежности личной диктатуры в переходный период во всероссийском масштабе с последующим созывом Учредительного собрания. Личную диктатуру признаем в духе Колчака. Экономическая платформа – восстановление частной собственности с уничтожением помещичьего землевладения за выкуп».

Именно на таких формулировках настаивала профессорская группа питерского отделения «Национального центра». Профессора и написали эту политическую декларацию, особо не переживая, как ее воспримут военные, штаб Юденича, его советники из союзнических миссий, сидящие в эстонском Ревеле.