«16/VI-21 г.
Владимир Ильич,
Я обращаюсь к Вашему сердцу и уму, веря и отчасти предчувствуя, что Вы меня поймете.
Ходатайствую я за моего сына Владимира, Вашего политического противника, теперь схваченного, судимого и которого ожидает тяжкое наказание.
Что он человек преданный науке – это знают и подтвердят его товарищи-ученые; что он человек чистой души и честных убеждений, это засвидетельствует знающий его, хорошо Вам известный, хороший человек – Захарий Григорьевич Гринберг (см. источник данного письма. – Э.М.).
Я называю Гринберга хорошим человеком, потому что я его лично знал, хотя по моим старческим (мне 78 лет), но твердым русским убеждениям – я хотя и не монархист, но и не большевик, чего никогда не скрывал и не скрываю, я другого лагеря.
Обращаюсь к Вам с просьбой о смягчении участи сына по двум основаниям: 1) внешним: я хорошо знал Вашего покойного отца и Вашу матушку; был в 1857 и 1858 годах вхож в Ваш дом; 2) внутренним: потому что, я по своим убеждениям в тяжелые времена царизма никогда не отказывал в ходатайствах и помощи политическим обвиняемым. Это подтвердят все меня знающие, как мои ученики, так и все обращавшиеся ко мне.
Отнеситесь и Вы сердечно к моему сыну.
В подтверждение моих слов об отношениях к Вашей семье, и к нуждающимся в помощи, я ссылаюсь на мои воспоминания (Пережитое, изд. 1919 г. т. 2-й, стр. 31). Я посылал Вам мои воспоминания, напечатанные государственной типографией… и при содействии Гринберга; не знаю, дошли ли они до Вас. Фактические сведения о деле Володи я сообщаю в письме к З. Г. Гринбергу.
На какое-либо уведомление от Вас о получении этого письма, не знаю, могу ли рассчитывать.
Заслуженный профессор, почетный академик,
Николай Степанович ТАГАНЦЕВ.
Петербург, Миллионная, дом Ученых, комната № 8.
Вчера вечером получил сведения, что все мне лично принадлежащие вещи (платье, белье, посуда) увезены из моей квартиры (конфискованы) не могу понять по каким юридическим основаниям. Довожу и это до Вашего сведения»[67].
Ленин обращается к председателю ВЦИКа М. Калинину, секретарю ВЦИКа А. Енукидзе, наркому юстиции Д. Курскому и председателю ВЧК Ф. Дзержинскому:
«Очень просил бы рассмотреть возможно скорее настоящее заявление (письмо Н. С. Таганцева. – Э.М.) в обеих его частях (смягчение участи и увоз из квартиры Таганцева вещей, принадлежащих ему лично) и не отказать в сообщении мне хотя бы самого краткого отзыва»[68].
Через 17 дней Д. Курский направляет Ленину заключение по делу В.Н. Таганцева, в котором говорится, что В.Н. Таганцев должен быть подвергнут суровым репрессиям в связи с его активной ролью в контрреволюционной организации «Союз возрождения России»; по распоряжению Президиума ВЦИК от 18 июня вещи, принадлежащие Н.С. Таганцеву, были ему возвращены. В найденном спустя годы дневнике Н.С. Таганцева есть такая запись: «Я никогда не просил Ульянова-Ленина ни о каком помиловании сына, потому что это было бесполезно».
Возглавляя следствие, Агранов следовал принципу, им же и сформулированному: «В 1921 году 70 процентов петроградской интеллигенции были одной ногой в стане врага. Мы должны были эту ногу ожечь». Дело «Петроградской боевой организации» было превентивным прежде всего в отношении интеллигенции, это было дело-предупреждение для нее.
Интерес к делу «Петроградской боевой организации» не угасал в течение всей советской истории, и особенно вырос в постсоветский период. Здесь помимо публикаций 1921 года серьезный след оставила вышедшая в 1978 году обстоятельная монография Д. Голинкова «Крушение антисоветского подполья в СССР» с главой о «ПБО». Но когда распался СССР, пало Советское государство, дело «ПБО» рассматривалось в основном с позиции: была ли такая организация или ее придумали чекисты? Позиция эта скорее всего определялась блуждающим знанием о надуманности широко известных политических процессов, организованных НКВД в 30-е годы. Еще на исходе Советского Союза, в октябре 1991 года, был принят закон «О реабилитации жертв политических репрессий», который запустил процесс массового пересмотра политических дел. Но когда любой процесс поднимается до массового, он становится поверхностным, лишается глубины, угождает конъюнктуре. Этим и отличалась позиция Генеральной прокуратуры России, изложенная в справке по делу «Петроградской боевой организации»: «Достоверно установлено, что ПБО, ставившей целью свержение Советской власти, как таковой не существовало, она была создана искусственно следственными органами из отдельных групп спекулянтов и контрабандистов, занимавшихся перепродажей денег и ценностей за границей и переправкой людей, желавших эмигрировать из России, а уголовное дело в отношении участников организации, получившей название только в процессе расследования, было полностью сфабриковано». Тогда же прокуратура поделилась материалами по делу «ПБО» с историками и публицистами. Появилась публикация Г. Миронова, а потом и документальная повесть его «Начальник террора», впоследствии переизданная. Тем не менее в этой книге приводятся прокурорские материалы, доказывающие существование и деятельность «ПБО», как организации необычного типа, сконструированной Таганцевым. Согласно этим материалам, следствие 1921 года установило следующие группы, входящие в организацию: «соучастники ПБО» — 173 человека, «явочные квартиры ПБО» — 31 человек, «похитители динамита» — 13 человек, «савинковские связи» — 4 человека, «лица, задержанные в засаде» — 115 человек, «список профессуры, проходящей по делу Таганцева» — 33 человека, «список общественных деятелей (литераторов) и профессуры» — 43 человека, «список прочей профессуры» — 39 человек, «список активных студентов и научных работников, входящих в нелегальный студенческий совет» — 12 человек, «список врачей» — 40 человек[69].
За прошедшие годы в публикациях В. Измозика, А. Плеханова, Ю. Щетинова, В. Черняева появились новые доказательства деятельности Таганцева и «ПБО». Ю. Щетинов опубликовал выдержки из доклада полковника Г.Э. Эльвенгрена, представителя Бориса Савинкова в Финляндии в 1921 году, касающиеся организации Таганцева: «Организация эта объединяла в себе (или, вернее, координировала) действия многочисленных (мне известно девять), совершенно отдельных самостоятельных групп (организаций), которые, каждая сама по себе, готовились к перевороту»[70]. В. Бортневский, потом и В. Измозик приводят письмо, адресованное генералу П. Врангелю, бывшему командующему белыми силами Юга России, от профессора Д. Гримма, до 1911 года ректора Петербургского университета, а с 1921 года — редактора газеты «Новая русская жизнь» в Финляндии, в которой печатались профессора из организации Таганцева. Вот что пишет Д. Гримм: «Был арестован Таганцев, игравший в последние годы видную роль в уцелевших в Петрограде активистских организациях и связанный, между прочим, с артиллерийским офицером Германом, который служил в финском Генеральном штабе курьером… Герман был убит при переходе финской границы, причем у него были найдены письма и прокламации… и подполковник Шведов, и лейтенант Лебедев попали в Петрограде в засаду и погибли… оба должны были быть не просто курьерами, а руководителями, и заменить их сейчас некем… Само сообщение… все же устанавливает ряд фактов, знакомство с которыми свидетельствует о том, что некоторые из участников заговора дали весьма полные показания и раскрыли многие подробности… в списке расстрелянных значится целый ряд лиц, несомненно принадлежавших к существовавшим в Петрограде активистским организациям»[71]. Здесь Д. Гримм, характеризуя организацию Таганцева, впервые называет ее активистской.
Да, это был тот самый новый тип организации, впервые открытый Таганцевым. Через тридцать лет профессор В.Д. Поремский, один из лидеров эмигрантского «Народно-трудового союза», опишет подобного рода организации — самые неуловимые и неуязвимые, назвав их организациями «молекулярного» типа. Именно такие организации дают повод некоторым исследователям делать вывод, что они не существовали.
