Обе женщины, как по команде, повернулись ко мне.
Обратившись к партайгеноссе, я почувствовала знакомую легкость в голове, спутницу хорошего гадания, и немедленно увидела мадам как бы за стеклом. Всмотревшись, я поняла: это стекло отделяло гостиничного администратора. Вот, значит, кем там была партайгеноссе! Что и говори, лицо крайне людям необходимое. Я видела её, восседавшую с пустым и надменным взглядом по ту сторону застеклённого барьера. К ней обращались, ее умоляли, ей угрожали, перед ней плакали, ей льстили, ее пытались задобрить... Все было тщетно. Администраторша не поворачивала на просителей головы. В лучшем случае, так и не подняв на стекло глаз, безучастно цедила: - Местов нет.
- Вы в гостинице работали? - спросила я.
- А вы откуда знаете? Что-то я вас не припоминаю...
- Вы же никого в упор не видели...
- Кого надо, видела! - Она засмеялась неприятным резким смехом, сверкнув золотыми зубами.
Вторая бабушка отвернулась: чувствовалось, ей неприятен этот смех, да и все случившееся.
- Так кто же у меня растет? - не без кокетства переспросила бывшая администраторша, явно ожидая похвалы.
Я отчеканила: - Некрасивая подлая змея!
Спутница администраторши взглянула на меня с изумлением, обе дамы пораскрывали рты от неожиданности.
- Лучше бы она вообще никогда не выросла! - с большим воодушевлением закончила я.
Обе малышки, посмотрев на меня с недоумением, одинаково распустили рты. Дружно зарыдав, девчушки мгновенно стали похожими друг на друга.
Бывшая администраторша, недолго думая, громко пожелала мне: - Чтоб ты сама сдохла, сука!
После этого она взяла за руку своего ревевшего зверя и удалилась.
Ее спутница укоризненно сказала: - Да что вы, разве можно так... Все-таки, ребенок...
- Ребенок? Это исчадие ада!
- Могу согласиться с вами в том, что воспитание безусловно не блестящее... - осторожно начала моя собеседница, но я горячо перебила ее:
- Моя бы воля, я бы запрещала таким родителям производить себе подобных.
Она только усмехнулась, и я с жаром воскликнула:
- Что вырастет из этой маленькой гадины!
- Большая гадина, конечно... - вздохнула женщина в ответ. - Но тем не менее, так нельзя.
- А как? - мрачно поинтересовалась я.
- Если б знать... - Моя собеседница горько усмехнулась: - Я хотела бы свою переделать, хоть немного, но нет... В этом возрасте уже характер. Вот, глядите, демонстрирую назидательный диалог...
Бабушка по-взрослому обернулась ко все еще всхлипывавшей внучке и посоветовала:
- А в другой раз ты ее раньше толкни!
- Она упадет, - поделилась своими соображениями малышка.
- Так ей и надо.
- Ей будет больно.
- И пусть ей будет больно. Она заслужила боль.
- Я не хочу сделать больно.
- Но ведь она делает тебе больно.
- Я не могу сделать больно.
- Тогда кто-нибудь всегда будет делать больно тебе.
- Мне не очень больно.
- А, может, ты боишься?
Малышка молча сопела, но все-таки, вполне решительно, ответила: - Нет. Я не хочу делать больно.
Женщина внушительно посмотрела на меня: - Видали? А вы говорите, воспитание... - хотя о воспитании вспомнила именно она сама.
Я молчала. Я чувствовала себя, будто меня сзади по голове треснули.
- Ну, милая моя, с волками жить, по-волчьи выть, - в заключение объявила состарившаяся в Совдепии Настасья Филипповна.
Бедная девочка в третий раз заревела во весь голос и прорыдала вывод: - Я не хочу жить с волками!
По-видимому, последняя реплика прозвучала сверх ожидаемого не только для меня: у бабушки слезы брызнули из глаз, она стала обнимать дитя. Покрывая поцелуями несчастное, мокрое от слез личико, женщина приговаривала: - Ах ты, моя умница, ах ты, моя глупенькая Как же мне тебя уберечь от волков, господи.
Она снова внушительно взглянула на меня и сказала: - Видали пацифистку?
У меня в глазах тоже стояли слезы: хотелось упасть на колени перед этой крошкой: то ли целовать заплаканные щечки, то ли молиться на нее, все еще всхлипывавшую маленькую мадонну...
Совсем в растрепанных чувствах явилась я на встречу с клиенткой. Бедная маленькая девочка из головы не шла, я все думала о том, как мало рождается таких на свет, и во что они в конце концов превращаются, и каково это - жить среди волков, а куда денешься, тоже непонятно...
Дамочка по фамилии Накойхер оказалась вполне симпатичной. Она, наверно, была очень одинокой, в полном соответствии со своей фамилией. Вела себя, как человек, которому необходимо выговориться. Меня почти не слушала, все пыталась рассказать о себе, своих проблемах и своих планах. Я до сих пор благодарна ей: в болтовне ее можно было не принимать участия.
Вечером, когда ушел последний клиент, я опять, в который раз посмотрела на телефон. Тот молчал. Жестоко, даже с некоторой издевкой.
Я закурила. Голова моя стала легкой от заполнившего ее дыма. Я легла на диван, закрыла глаза и стала представлять себе Сержа.
Сначала я представила блондина на средней палубе, затем образ Сержа стал четким. Добившись этого, я попыталась более или менее долго удерживать его перед глазами, а уже, когда смогла сделать последнее, стала приближать, притягивать этот образ к себе.
Теперь он стоял прямо передо мной и преданно, точно выполняя мои желания, смотрел в глаза.
- Позвони мне.
Серж молчал. Я стала просить его позвонить. Умоляла на все лады. Он заколебался. Я представила себе: вот он подходит к телефону, вот снимает трубку, вот набирает мой номер. Я ясно видела его пальцы и каждую цифру на телефоне.
Мне пришлось прокрутить эту сцену в уме несколько раз, всякий раз немножко по-другому. То это оказывался телефон-автомат на улице, то телефон в номере гостиницы, то телефон в чьей-то квартире. Оканчивалась же эта сцена всегда одинаково: пальцы Сержа нажимали на кнопки с цифрами моего номера. Я ясно видела: семь, пять, девять, два, девять, семь, три...
Через полчаса, взмокнув от усталости, я встала, бросила последний взор на проклятый телефон и решила выйти подышать. В дверях меня застал прозвучавший слишком громко и, пожалуй, слишком тревожно призывный звонок. Я даже вздрогнула. В мгновение ока я оказалась у телефона. Прикрыв глаза, стала отсчитывать секунды, но долго продержаться не смогла: взяла трубку на счете три и сразу узнала муторный голос Алекса: - Черта с два удастся мне тут устроиться. Но этот тип обещал помочь.
Я глубоко вздохнула, а потом долго выдыхала, прерывистыми ступеньками, с присвистом и грустными мыслями о судьбе: - Какой тип?
- Ну этот... Вася, Гриша, Федя.
- Сам ты Федя.
- Ну Юра, в общем, неважно...
- Ты откуда звонишь?
- От него.
- Так хотя бы имя, блин, запоминай, - на этой сакраментальной фразе я бросила трубку.
Ненавижу ждать. Самое страшное для меня - это ждать. Не выношу ожидания. Хоть телевизор включить, что ли.
То, что я увидела по телевизору, должно было бы заставить любого содрогнуться от ужаса и неожиданности.
На экране тигр жрал оленя, впившись тому в загривок. Картина сменилась крокодилом, который гнусно разевал челюсть, тоже кого-то там поедая, потом другими, черт знает, как называются, зверьками, которые жрали друг друга, наконец, в крупном плане, какими-то насекомыми, которые, - ни за что не догадаться - терзали других насекомых.
Я остолбенела. Через секунду дружное сжирание ближнего разъяснилось: оказалось, рекламировались новые видеокассеты о жизни хищников. Это своим любознательным детишкам мамы-папы покажут серии из жизни животных: кроваво-страстные фильмы, в придачу ко всем трах-бахам, которыми забиты экраны и магазины. Вот той, внучке партайгеноссе из парка...
Переключив, я увидела мерзкую кошачью морду с противно фосфоресцировавшими зелеными глазами. Это уже рекламировалось средство от кошачьего запаха. Будто кошачий запах можно чем-то вывести или хотя бы смягчить.
Пришлось переключать опять: кошек вообще с детства терпеть не могу.
