Девочка внимательно смотрела на мать.

Когда она поняла, что старший ребенок не собирался ни соглашаться, ни опровергать ее высказывание, она нетерпеливо протянула дочери руку.

Маленькая девочка не сдвинулась с места.

— Астрид, — женщина скомандовала голосом, который, как я подозреваю, получают все матери на первый день рождения своего ребенка.

Астрид моргнула, но ее большие глаза, как у Бэмби, остались непреклонны. Мать чуть не плакала, глядя вниз набережной, туда, где вещи из мешка остановили свой бег. Крик младенца добавил восклицательный знак всей этой ситуации.

— Можете оставить ее со мной.

Даже не знаю, что заставило меня это сказать. Может то, что девочка была маленькой балериной, как и я когда-то. А может, во мне начал просыпаться материнский инстинкт.

— Я послежу.

Женщина удивленно уставилась на меня, будто не знала, что я здесь до этого момента. Недоверие отразилось на ее лице, пока взгляд не опустился ниже, на мой огромный круглый живот. Моя беременность явила собой большой жирный знак «Мне можно верить».

— Я всего на минутку, Астрид. Пожалуйста, будь хорошей девочкой с этой милой леди.

Как только ее мать ушла, забрав с собой неумолкающего младенца, чтобы собрать потерянные вещи, Астрид оживилась. Неуклюже маневрируя ей все же удалось встать на колени, и ее лицо оказалось в нескольких сантиметрах от моего. Дыхание девочки пахло чем-то сладким: конфетами или мороженным.

—Ты кто? — спросила она.

Я тут же пожалела о своем опрометчивом предложении. Никогда не умела ладить с детьми. Очевидно, надвигающееся материнство не изменило этого.

— Я — девочка.

— Я собираюсь стать балериной, — сказала она уверенно. Ее светло-коричневые волосы, всего на оттенок или два отличающиеся от маминых, были спутанными, непослушными и вьющиеся на концах. Это был кошмар, но однажды, с возрастом и грамотным использованием нескольких средств ухода, они будут прекрасны — этакие сияющие локоны, что обычно показывают в рекламе шампуня.

— Моя мама раньше была юристом. А ты кто?

Я колебалась, сконфуженная вопросом. Каким бы нереалистичным это сейчас ни было, балет всегда был моим будущим. Что на самом деле это означало, как бы далеко меня завело — раньше не имело никакого значения. Я полагала, что буду решать проблемы по мере их возникновения.

— Ну... Я пока еще не решила. Думаю, что могу стать кем угодно, если честно.

И на секунду мне показалось, что все возможности мира распластались у моих ног, умоляя выбрать из них.

— Неправильно, глупенькая, — вскрикнула Астрид победно, прежде чем ее маленькие ручки обхватили меня за пояс, а розовая щека прижалась к ткани на моем животе.

— У тебя внутри ребенок. Ты — мамочка! И ты всегда, всегда ею будешь.

Даже после того, как мама Астрид забрала ее и долго меня благодарила, слова девочки продолжали отдаваться эхом в моих ушах, как, если бы она шептала «навсегда, навсегда, навсегда...»

— Подожди-ка, — вернула Маделин меня в реальность, разозленная молчаливым погружением в личные воспоминания.

— Если Кэма с тобой не было в агентстве, то откуда он вообще может знать, что там происходило?

— Я рассказала ему об этом позже, — уверила я, немного задетая тем, что она решила, будто я могла скрывать что-то настолько важное от Кэма.

— Так все действительно происходило именно так, как написано? — со скепсисом в голосе Маделин требовала ответа.

— Все важные моменты, так или иначе.

Я смотрела в сторону, избегая встречаться глазами, но ее пристальный взгляд и молчание накалили ситуацию, как, если бы Маделин развела костер под моей ложью.

— Ну... агент спрашивала меня, почему я решилась на удочерение.

Ее изумрудные глаза сияли как фейерверки, обрадованные моим нейтральным началом. Маделин — настоящая акула. Она могла учуять каплю крови в воде за километры отсюда.

— И каков был ответ?

— Я сказала, что слишком молода, чтобы стать матерью. Хотелось, чтобы ребенок Кэма получил лучшую жизнь, чем я могла обеспечить, и ни один из нас не имел надежного источника дохода, — выдохнула я, отвечая. Такой вариант, по крайней мере, было не сложно озвучить.

— И это истинные причины? — ее цепкий, колючий взгляд буквально дробил тело на атомы, изучая меня.

— Это правда.

— Но ведь только ее часть? — Маделин вздернула бровь, когда ее предположение попало в яблочко.

Моя дрожь подтвердила правду, которую она только что открыла.

Словно Нэнси Дрю из детективных романов, она ликовала, раскрывая свою логическую последовательность,

— В «Девушке в желтом платье» Эдли не рассказывает Кэму о своем решении отдать ребенка, еще несколько недель после посещения центра по усыновлению. Он так и не узнал, почему она сделала именно такой выбор.

Да он и не смог бы — я приняла все решения за нас обоих. К тому моменту, когда я рассказала ему, мой выбор был настолько тверд, что никакие расспросы и заверения не смогли бы изменить его. Это никогда не было решением Кэма. Я просто не позволила ему его принять.

Я набрала воздуха в легкие.

— Мне пришлось отказаться от очень многого, после того как я узнала, что беременна. Оставить родителей, ни секунду не размышляя. Я по-настоящему сильно любила Кэма.

— Так ты решила отказаться от ребенка, бессознательно отталкивая своего любимого за то, что он лишил тебя семьи и испортил фигуру, — отрезала Маделин, выдавая собственную версию моей истории.

— Матерь Божия! Ты действительно так обо мне думаешь?

— Просто ты так долго добиралась до сути вопроса, что мой ум начал высказывать собственные гипотезы, — Маделин совсем не выглядела извиняющейся.

Я попыталась подавить свое отвращение, но в голос все-таки проник сарказм,

— Дико извиняюсь. Просто, это не самая моя любимая тема для размышлений. Мой тип личности заставляет меня мгновенно высказывать все, что приходит на ум. В этом все дело. Я была слишком польщена тем, что тебе потребовалась моя помощь, — каждое произнесенное слово со злостью выскочило у меня изо рта; я набрала еще больше воздуха в легкие. — Нет, отдать ребенка не было моим личным способом мести Кэму. Если бы он был вынужден отказаться от своей семьи ради меня, то непременно именно так и поступил.

Я все напряглась, собираясь с силами. Может, Маделин и была права: не в извращенной теории насчет мести Кэму, но в полном отсутствии настоящей причины так поступить. Было очень трудно найти правильные слова, чтобы произнести то, что я никогда не собиралась придавать огласке. Пока я мешкалась, Маделин пришла в себя. Она уставилась на меня своим жутким, немигающим кукольным взглядом, как если бы думала, что если будет смотреть на меня достаточно упорно, то сможет вскрыть все потаенные секреты моей души.

— Но у Кэма не было семьи, от которой можно отказаться, и думаю, это так же сыграло свою роль. Я не могла его просить отказаться от всего ради нас, притом, что он сам так мало имел от рождения. Он бы пожертвовал всем — и именно поэтому я не могла ему этого позволить. Кэм — лучший человек из всех, что я встречала в своей жизни. Он заслуживает исполнения всех своих желаний, и... — следующие слова давались с трудом, и я запнулась. — И, возможно, я думала, что тоже этого заслуживаю. Ну, или хотя бы заслуживаю возможности попытаться стать кем-то, кем никогда не была.

Было в порядке вещей то, что Маделин не произнесла ни слова в завершение нашей беседы. Я не могла этого выносить: не тогда, когда мое самоосуждение пожирало меня.

— Считаешь, что я — эгоистичный монстр? — ирония, с которой я задала вопрос, указывала на то, что королева нарциссизма все еще во мне жила.

Лицо Маделин на мгновенье выразило замешательство, прежде чем одарить меня каплей сочувствия.

— Если честно, то ты могла бы рассказывать о том, как принимала участие в серии банковских ограблений, и мне было бы все равно. Я не собираюсь препарировать твое прошлое с морально-этическим скальпелем в руках. Мне просто нужно понять факты. Все остальное — просто информация.