Гроза белокаменной столицы, беспощадный гонитель измены и смуты, казнитель разбойников и воров, начальник Земского приказа, боярин князь Никита Иванович Одоевский ждал в дом «особого» гостя – боярина Афанасия Лаврентьевича Ордын-Нащокина.
«Не бог весть какого великого рода, ан вылез в первые люди. Хошь не хошь – ему кланяйся! – думал Одоевский. – В посольских делах, говорят, нет искуснее человека в Европе, по-латыни и по-немецки, по-польски и шведски читать разумеет, многоязык, сладкогласен, царю в сердце влез, многих бояр оттер толстым задом. Юрий Олексич Долгорукий ажно слышать о нем не может спокойно, Илья Данилович Милославский до гроба его ненавидел...» Когда помирились со шведом, царский тесть сам говорил Одоевскому, что не столь рад перемирию, сколь тому, что сие перемирие было наперекор «Афоньке», как звал Милославский Ордын-Нащокина...
Афанасий Лаврентьевич, встретясь с Одоевским во дворце, намекнул, что хочет к нему заехать с какою-то просьбой. Одоевский не удивился. Положение его было такое, что то и дело у кого-нибудь из бояр случались к нему просьбы: то чей-нибудь холоп или закладник попадется в воровстве и разбое да сядет в подвал под Земским приказом, то, бывает, какая-нибудь родня огрешится в корчемстве или в иных делах и надо ее выручать... «Таков уж век, воровской! – думал Одоевский. – Всем – раньше ли, позже ли – нужен Никита Иваныч!» Он ждал, что на этот раз и Ордын-Нащокин угодил в подобную же нужду... На намеки царского любимца боярин ответил, что в таком содоме, каков творится в приказе, срамно принимать доброго гостя, и позвал приехать к себе к обеду домой, а сам тотчас послал подьячего с наказом все изготовить дома как можно лучше к приему.
Нельзя сказать, чтобы Никита Иваныч был очень охоч до гостей, но в прошедшем году услыхал про себя разговор между молодыми приказными: говорили, что боярин Одоевский гостей принимает только в пыточной башне... Боярин нагнал на подъячишек страху за бездельные речи, а все же подумал, что нельзя слыть пугалом на всю русскую землю... К тому же и век другой. Теперь уж не усидишь без людей, как в берлоге, как жили прежде отцы в своих вотчинах и ничего не знали, где что творится. Собирали оброк с мужиков – да и баста! Теперь все хозяйство пошло на иной лад. Каждый боярин ищет не то, так иное продать: кто – хлеб, кто – юфть, тот – поташ, пеньку либо сало, щетину, шерсть, воск – кто во что, у кого что родится... А в торге нельзя без людей – все надо знать, видеть, слышать!..
Князь Никита Иванович Одоевский в своих вотчинах и поместьях в последние годы сеял все меньше и меньше хлебов, все больше земли отводил подо льны да конопли, за которые можно было выручить больше денег. Ока и Волга – великие русские реки, рядом с которыми лежали земли Одоевского, – требовали бессчетное множество парусов и всевозможных веревок на корабельные снасти. Московские и волжские купцы шныряли по вотчинам и поместьям в поисках тех товаров, которые можно вывезти на иноземный торг, – только давай успевай выращивать! Недаром средний сын Никиты Ивановича, князь Федор Одоевский, не доверяя приказчикам, сам постоянно жил в вотчинах. У селений, из которых в прежние годы от оброчных недоимок и правежа убежали крестьяне, совсем не осталось осиротевших земель: год за годом Федор завел порядок, чтобы земля беглецов засевалась оставшимися крестьянами на боярина. «А сколь еще мужиков убежит – и ту землю тоже станете вы и пахать и сеять, чтобы в боярском хозяйстве убытку не стало от ваших бездельных и воровских побегов», – разгласил приказчик «указ» молодого князя. После этого сами крестьяне стали посматривать, чтобы кто-нибудь не убежал, навязав им на шею новый груз барщины... Конопли и льны оказались выгодным делом, и молодому князю подумалось, что мужики еще не довольно трудятся на барщине и мало приносят дохода. Он приказал приняться за расчистку новых земель – раскорчевать кустарники, гарь и вырубки. Барщина подняла и это нелегкое дело, и на следующую весну князь Федор задумал засеять под конопли раскорчеванные земли.
Боярин Никита Иванович отдавал сыну должное, признавал, что Федорушка не по возрасту опытен и разумен в веденье вотчинного хозяйства, но самого его занимало другое: он ненавидел купцов, которые наживались деньгами за чужим горбом. Боярин трудится в вотчине, выколачивает доходы, а приедет купец на готовое – хвать, у бояр скупил, иноземным купчишкам продал, а прибытков сорвал, сколь боярину и не снилось! Недаром Морозовы, и Черкасские, и Милославские, и покойник Никита Иваныч Романов обходились без русских купцов, а прямо везли свой товар во Псков, в Архангельск да в Астрахань, чтобы самим продавать... Одоевскому казалось, что купчишки гребут его собственные прибытки, и он все раздумывал, как бы избавиться от их посредничества и вести весь торг самому. Русский торг с иноземцами вершился через Посольский приказ, главою которого и был Афанасий Лаврентьевич. Знать заранее, сколько каких купцов из чужих земель приедет нынче за коноплею и льном, каковы в каком государстве за такой товар платят деньги, да еще заручиться тем, что Ордын-Нащокин, по дружбе к нему, подскажет богатым иноземцам покупать товар у него, – вот на что надеялся Одоевский, заманивая гостя к себе в дом.
Две сестрицы-княжны, Марфинька – семнадцати лет и Аглаюшка – шестнадцати, хлопотали в низенькой, сводчатой, жарко натопленной столовой горнице, сами накрывая на стол к обеду по велению батюшки. Гадали, кто будет в гости – не жених ли?.. Боярин велел, чтобы все было сделано так, как бывает в доме Голицыных, – значит, жених молодой, переимчивый к заморским обычаям... Размышляли – кто? На стол накрывали с нарядными тарелями, каждому в особину, с вилками, каждому с особым ножом... А за Голицыными все равно не угонишься: у них на столе прямо диво! Девки прошлое лето гостили в доме Голицыных, навидались причуд.
Возвратясь из приказа, Никита Иванович прошел мимо девиц, залюбовался ими – до чего ж хороши! Правда, обе чуть-чуть косят левым глазом, в отца, но косина у них нежная и лукавая, девичья. Такая косинка в глазу только красит девицу. Как две молодые лошадки в паре – и жару и озорства в них, а поведут глазком так, словно чего-то страшатся слегка.
