Двое казачьих есаулов постучались в двери воеводского товарища. Отставной стрелец без одной руки, бывший у Львова вместо дворецкого, отпер сени.
– Спрошает наш атаман, каким обычаем станет его принимать воевода. Чести бы не уронить атаманской.
– Не с указкой ли вы ко князю, как гостей принимать! У нас всякие гости бывают, и всем по чинам дается, – сказал старик.
– Степан Тимофеич не «всякий» гость, а большой атаман. Сколь городов воевал у шаха! – сказал кривой есаул. – Мы за честь его встанем, коль князь твой его обидит.
– А, полно брехать-то, казак! – возразил стрелец. – Кто кого в гости кличет, пошто же бесчестить?! Не басурман наш-то князь – православный! Я в сечах с ним был и его обычаи знаю... Кто гостя бесчестит – сам чести не имеет...
Есаулы ушли.
Степан Тимофеевич на коне подъехал к дому Львова. Стольник встретил его на крыльце, повитался с ним за руку и повел в столовую горницу.
Как вдруг перед окнами загудела толпа.
– Кто там? Что за народ? – обратясь к дворецкому, спросил воевода и, не дожидаясь ответа, распахнул окно на улицу.
Ватага в сто человек казаков да еще сот в пять астраханской голытьбы запрудила неширокую улочку.
– Здрав будь, атаман Степан Тимофеич!
– Здрав будь, князь воевода Семен Иваныч! – раздались крики в толпе, когда их увидели вместе.
– Тереша! – позвал воевода дворецкого, быстро закрыв окно. – Вели во двор выкатить бочку вина. Будет мало – прибавишь. Да бычка пожирнее на вертел, да штук пять барашков... А то и десять... Коль гости пришли – угощай!.. Зря ты не веришь мне, атаман, – сказал князь, когда скрылся безрукий дворецкий. – Позвал я тебя для душевной беседы, ан ты привел с собой целое войско...
Разин мигом понял, что это забота его есаулов.
– Не гневись, князь Семен Иваныч! И все-то бояре с мужиками душевно беседуют, да от вашей душевности нам, простым мужикам, всегда лихо! – сказал Степан.
– Ты не мужик, Степан Тимофеич, а воин великий! – возразил воевода. – Да и с тобой мы стары знакомцы. Не помнишь меня? С панами мы с тобой вместе бились, и ты меня, молодого сотника, в бою выручал. А я признал тебя сразу.
– Во-она вспомнил, князь! – отмахнулся Разин. – По боярской пословице: «старая хлеб-соль – до нового снега!» Мало ли кого на войне выручать приходилось!
– Ты есаулом дозора был и от смерти меня спас.
Это случилось во время первой польской войны, когда князь Семен был еще совсем юным сотником. Как-то раз он попал в тяжелую перепалку. Сотни две польской пехоты окружили на привале его дворян, и началась тяжелая перестрелка. Дворянам пришлось плохо. Противник не позволял им сесть на коней и сжимал их все тесней и тесней.
Как вдруг из лощинки сзади поляков раздался пронзительный свист, грозный клич, послышались выстрелы. Явно было, что русским на выручку мчится стремянный полк. Враг растерялся. Князь Семен крикнул своим: «По коням!» Дворяне вскочили в седла, и ляхи бежали под натиском с двух сторон...
Когда закончилась стычка, юный казак подъехал к Семену.
– Знай донских, дворянин, как с полсотней шуметь – будто тысяча скачет! – с веселой похвальбой сказал он, лукаво мигнув карим глазом.
– Удалец! – так же весело отозвался Семен, сняв с головы шлем и вытирая потный лоб. – Что же мне дать тебе? Чем подарить на память? Хочешь кольчугу мою булатна уклада?
– Оставь, боярич, себе. Наши казацкие кости кремнистей, не ломятся так-то, как ваши, – сказал казак с насмешливым превосходством, как мальчику, хотя сам был не старше князя Семена.
– Да что ты, казак, гордишься?! – вступился за честь своего сотника толстяк дворянин, который только что в стычке с врагом показал себя трусоватым и теперь заискивал перед Семеном. – Ну, подняли крику да свисту, ну, обманули ляхов. Тут не отвага – обман. А как же ты смеешь со дворянином, со князем продерзко так говорить?! Он тебя, мужика, хочет жаловать, а ты надсмехаешься! И ты, князь Семен Иваныч, к нему не с тем: ты ему в честь с княжого плеча кольчугу, а он о полтине на водку мыслит!
Казак звякнул деньгами, на ощупь нашел в кишене червонец и, ловко подкинув, пустил золотой волчком в лоб ворчливого дворянина.
– Лови! Я тебе на похмелье не пожалею! – выкрикнул он, махнул остальным казакам, и все они мигом скрылись, прежде чем князь Семен что-нибудь успел вымолвить.
В гулевом атамане, грозе персидского побережья, князь Семен с удивлением узнал того удалого и дерзкого есаула, и его любопытство к Степану разгорелось еще больше.
Степан признал Львова и, вспомнив, как ловко влепил он червонец в лоб спесивому дворянину, усмехнулся.
– Эко дело – от смерти спас, – сказал он. – Я князь Юрия Долгорукого спас от смерти, а он моего брата родного послал под топор! Лучше мы старые счеты забудем, князь воевода. Горько от них. Народ говорит: «В бою князь народу брат, а дома – мужицкий кат!»
– Я воина в тебе чту, Степан, – делая вид, что не слышит дерзости, сказал стольник. – Садись, будем бражничать, да расскажи, как в море поплавал.
Отодвинув скамью, Степан сел за стол с таким видом, будто всю жизнь сидел с воеводами. Встретясь глазами с хозяином, он усмехнулся.
– Ты что? – спросил Львов.
– Дивуюсь, как ты, царский стольник, отважился в доме меня принимать!
– Что же тут дивоваться! Бояре да стольники по всем городам, а Степан Тимофеич один на всю Русь! – значительно сказал князь Семен.
Сергей успел передать Разину эти слова посадского босоногого мальчишки, которые были подхвачены и горожанами и разинцами.
– Сыск заправски налажен у воевод! – сказал Разин.
– Я сыском не ведаю – ратными только делами. По ратным делам и с тобою хочу говорить. Ведь слухов сколь шло про тебя! Не все ведь правда. Расскажи, как плавал, как бился.
– Да что же там было! Море качало, соленую воду пили, от лихорадки дохли да с персом дрались, – небрежно сказал Разин.
– То и любо мне знать, как дрались? Ты, сказывают, семьдесят кораблей у персидского шаха разбил?
– На ханском суденце сам плаваю, кои пожег, а кои идут в караване. Биться они против нас не смыслят, – сказал Степан. – Много кричат, а хитрости ратной не могут уразуметь.
