Солнце палило жарко. Сохла земля, и над дорогами завивалась пыль. Скакали гонцы от послов в Москву. Из Москвы и из Киева – к месту посольских съездов. Русские полки получали приказы от воевод, снимали свои становища и куда-то передвигались.

– Братцы, куда путь?

– Воеводы ведают.

По дорогам двигалась пешая рать, скакали тысячи конников, куда-то везли пушки...

– Тянут к домам. Не долог и наш черед, – говорили среди казаков.

Из густого облака пыли мелькнули казацкие пики, высокие и косматые бараньи шапки. С ветром через ржаное поле долетела родная, казачья песня.

Как со черна-черна, братцы, ерика,

Под азовски башни, братцы, каменны

А и грянули, братцы, десять тысяч казаков -

Запорожских, донских, волжских, яицких...

Казаки сбежались толпой к дороге на эту всем знакомую песню о взятии Азова и азовском осадном сидении.

Как спужались, испужались татаровья,

Ускочили они, братцы, из азовских стен.

Да покинули они пушки медные,

Зелье-порох да, братцы, и золоту казну... -

подхватили казаки у дороги.

Стенька увидел крестного. Тяжелый и важный в боевом доспехе, на темно-гнедом коне, ехал он избоченясь и вместе с другими казаками удало подпевал густым и звучным, как медь голосом.

Поравнявшись с донцами, прибывшая станица спрянула со своих коней, и все пошли громко здороваться да искать между казаками знакомцев.

– Крестный! – крикнул Степан.

Корнила обернулся на голос, взглянул на лица окружавших его казаков, посмотрел на Степана и продолжал искать в толпе того, кто его окликнул.

– Крестный, аль ты меня не признал? – смеясь, повторил Стенька.

– Постой, борода, погоди! Али ты мне не крестный батька, а крестник?.. – в недоумении потирая глаза, пробормотал Корнила. – Ах ты бисов казак! Да то ж мой Стенько!.. – будто в самом деле только теперь признал его атаман. – Иди обниму, борода! Ну, возрос! Ну, возрос! Был хлопчик, а ныне лихой атаман!..

Казаки шумно расспрашивали друг друга – одни узнавали о здоровье родных на Дону, другие спрашивали о погибших товарищах и радовались оставшимся в живых. Тот встретил отца, этот – брата, передавали поклоны казачек, донские гостинцы...

– Пошто же вы с Дона? Мы чаяли сами домой подаваться, – спросил Стенька крестного после объятий и поцелуев.

– Корнила Яковлевич! – окликнул подоспевший Иван.

– Здорово, Иван Тимофеич! – отозвался Корнила. – Слава идет о тебе, атаман. Ладно воюешь! Панов хорошо колотил!

Все казаки заметили, что войсковой атаман повеличал атамана по отчеству, и с гордостью на него посмотрели.

Прибылые расположились в панском лесочке. Задымили костры, пошли разговоры...

– Не в подмогу мы вам – на смену. С панами устроен мир, а со шведом будет война, – говорили казаки.

– К домам! – зашумели товарищи Стеньки.

Корнила съездил к воеводе и возвратился в казацкий стан словно бы огорченный.

– Велели и мне ворочаться на Дон, – стараясь скрыть радость, сказал он. – Бранился боярин, пошто я кидаю Дон сиротой. «Без тебя, говорит, атаманов доволе. Подраться кому найдем, а ты Доном правь».

– Богдана страшатся! – сказал Степан.

– Чего ты плетешь?! – удивился Корнила.

Стенька жарко и возмущенно пересказал ночной разговор боярина с думным дьяком, который он слышал в саду.

– А ты, Стенька, язык береги. За такие-то речи тебе его могут урезать, – предостерег Корнила.

Несколько дней спустя станица Ивана двинулась вместе с другими на Дон. Послав против шведов войскового есаула Логина Семенова, мелкорослого, узкоплечего казака с густою рыжею бородой до пупа, Корнила поехал домой.

С панами было заключено наконец перемирие. Молодые донские казаки чувствовали себя победителями и весело пели, возвращаясь к домам.

Стояло жаркое лето. Повсюду цвели хлеба. Над полями звенели жаворонки, и по дорогам между полями, где ехали казаки, подымалась туманная серая дымка дорожной пыли...

Старинный друг Тимофея Рази Ничипор Беседа не одобрял мира с панами и корил молодых казаков за преждевременное веселье.

– Раззевались вы, хлопцы, орете песни, – ворчал он. – Мыслите: вы одолели панов. А паны смеются: дураков обманули, мира выпросили, чтобы к войне собрать силы.

Едучи рядом с Корнилой и слушая деда Ничипора, Стенька спросил:

– Крестный, а вправду – пошто же мы на свейцев войною? Свейцы ведь сами пошли на панов вместе с нами, за правду.

– Мы старые русские земли пошли отнимать у панов – в том наша правда, – ответил Корнила. – А у свейцев какая правда? Залезти в чужую землю? Польшу нечестно побить, да там и с нами затеять драку?!

– А с нами пошто им драться? – спросил Степан.

– Все то разуметь надо, Стенька, – сказал умудренный жизнью Корнила. – Свейский король с турецким султаном в дружбе – оттого и свейцы для нас худое соседство. Оставишь их в польской земле, и покоя от них не жди! Не глупы бояре, что наперво их рассудили побить, пока они крепко на новых местах не сели.

– Рассудили! – услышав слова Корнилы, ворчал дед Ничипор. – Колотили панов, колотили, а ныне в заступу им посылают. Кого? Запорожцев! Намедни прошел гетмана Хмеля сынок Юрко с казаками. Спрошаю: «Куды?» Воны сказывают: «Панам в допомогу на свейцев послали! Глумятся над нами бояре и белый царь. На то ли мы сами под царскую руку просились?!» Панам-то того и надо, да после нам сызнова все, как в песне, спивают: «Мы мочили, мы мочили, потом начали сушить. Мы сушили, посушили, в воду кинули мочить...»

Степан с любопытством прислушался к ворчанию старика. Он тоже, казалось, был по-своему прав...

– Что брешешь, дед?! – одернул Ничипора Корнила.

– Ты, Корней, помолчи. На помосте в Черкасске при всех казаках со мной обнимался. Нова война придет – опять со слезой целоваться полезешь, – огрызнулся старик. – А паны-то привыкли от украинских хлопов хлеба тащить на веселую жизнь. Не отстанут они, потянутся к старым своим поместьям и с нами затеют свару. Мы и тогда поколотим панов, – не об том крушусь, что они одолеют, – да краше нам было бы ныне же с ними покончить. А бояре просты, в обман поддались!..