Воевода Иван Семенович Прозоровский уселся удобней и поглядел на подьячего.

– Поди домой, Якушка. Управимся без тебя, – сказал он.

Подьячий вытер о длинные прямые космы конец приготовленного пера.

– Слушаю, воевода-боярин! – Он подозрительно поглядел на одну из трещавших свечей. Мелкими шажками, на цыпочках подошел к ней, отщипнул нагоревший конец фитиля и, пятясь Б дверь задом, несколько раз поклонился.

Жуя губами концы усов, боярин дождался, когда за подьячим захлопнулась дверь.

– Иди-ка ближе, не хоронись, – приказал он женщине, жавшейся возле стены. – Не бойся, не бойся, не съем... Сказывают в книгах, что есть людоядцы на островах окиянских, а я православный.

Женщина вышла на свет.

– Ближе! – нетерпеливо приказал воевода.

Она несмело приблизилась.

Через стол он уставился на нее. Поднял подсвечник, придвинул свечу к ее лицу с опущенными ресницами и усмехнулся.

– Вон ты какая! – сказал он. – Ладно, вдова!.. Сказывай мне по порядку, по чести – много ль мой брат, князь Михайло Семеныч, к тебе ходил, и почасту ль, и для чего ходил, и подолгу ль сиживал? Как попу на духу, говори. Чужих нету. Того для и Якушку угнал, чтоб про брата ведать...

Женщина молчала.

– Ты что ж, говорить не хочешь со мной?! Я и подьячего ворочу – втроем потолкуем! Ныне я тебе не воевода – старший брат распутника, князь Михайлы. А то воеводой стану – тогда не про брата начну спрошать, а про корчемство: сколь вина торговала, сколь казны государственной напойной сумела схитить... Слышь, спрос будет иной!.. – пригрозил воевода, и самый голое его говорил, что боярин не шутит.

– Ходил князь Михайла, – чуть слышно пролепетала женщина.

– Ведаю, что ходил. Каб не ходил, так ребра и голову ему не ломали бы. Спрошаю: давно ли он ходит к тебе? Почасту ль? Для какой нужды?

– Ходил он с начала петровска поста, после троицы, кажду неделю по разу, когда в середу, а когда и в пяток...

– Любил он тебя? – внезапно придвинув лицо, спросил воевода.

– Ой, что ты, боярин! – будто даже в испуге воскликнула женщина. – Пить к бабке ходил.

– А-а, к ба-абке! А ты, стало, тут не у дел? Ничем ты его в соблазн не вводила – ни взором, ни словом сладким? А ходил он вонючу брагу пить, что бабка варит, да, может, бабку твою и любил, по младости, сдуру? – ехидно спросил боярин.

– Грех, боярин-воевода, на бабку такое молвить!

– На вдову грех, на бабку грех! – раздраженно воскликнул воевода. – А с бабкой про что беседу водил?

– Смеешься, боярин! Какая с бабкой беседа? «Подай» да «прими», «закуски прибавь» да «винца подлей» – тут и все!

– Стало, пил и сычом сидел, слова ни с кем не молвил?

– Ой, боярин, да как мне ведать! С товарищами своими, чай, речи вел, а про что...

– По-татарски он, что ль, говорил?! – взбешенный крикнул боярин.

– По-русски, про Стеньку Разина, про злодея, – шепнула женщина, оглянувшись по сторонам.

– Чего же он сказывал про злодея? – вслед за стрельчихой понизив голос, спросил Прозоровский.

– Его бы боярин спрошал. Он тебе брат. Как я тебе на боярина-князя, на брата, стану изветничать! Совестно мне, – уклончиво возразила она.

– Не учи меня, дура дубова! – одернул ее боярин. – При тебе князь Михайла сказывал, стало, при мне мог сказать. Хочу знать не то, что он говорил, а что ты слыхала...

– Слыхала, что вор Стенька оборотиться хочет на Волгу с моря от кизилбашцев, что ты, воевода-боярин, хотел его изловить и повесить, а тут пришла грамота от царя...

– Дура! Что ты там в грамотах смыслишь! – испуганно воскликнул воевода. – Ну, что ты про грамоту слышала? Ну?! – нетерпеливо накинулся он на стрельчиху. – Что князь Михайла сказал?

– Что государь оказал-де злодею милость и не велел-де его показнить, а пустить его к дому, в станицы. А братец твой, воевода-боярин... – Вдова осеклась, робко взглянула на Прозоровского и молча опустила глаза.

– А он? – грозно спросил воевода.

– Не смею, боярин...

– Под пыткой скажешь! – сурово пообещал боярин. – Ну, что князь Михайла?

– А князь Михайла-де грамоты царской слушать не хочет... – шепотом произнесла она.

– Цыц, женка! – остановил воевода. – Кому ты речи те разнесла?

– Молчала, боярин.

– А кто Михайлу побил, когда он в остатный раз от тебя из корчмы шел? За что побили?

– Не ведаю, воевода-боярин. Я не пособница делу такому! Может, Никитка... – несмело высказалась вдова.

– Кто он?

– Стрелецкий десятник Никита Петух.

– За что он его – за злодея, за Стеньку?

– Не ведаю, князь боярин, а чаю, что за меня он сдуру. Ирнит [Ирнит – ревнует ]. Чудится малому, что князь Михайла Семеныч ходит ко мне по женскому делу. Он грозился: сломаю, мол, князю ноги. Да чаяла, зря он, Никитка, грозится и не посмеет на князя... – неуверенно сказала вдова.

– Где твой Петух?

– Не ведаю, князь воевода... Петух – он не мой...

– Бабкин, верно, Петух?! И побил князь Михайлу за бабку?! Таковы Петухи!.. – перебил боярин. И вдруг, изменившись, резко добавил: – Не за Михайлу пытать тебя стану. Михайла здоров и сам за себя отплатит. Бог даст, через три дня все шишки свои забудет... Толк не об том: Петух твой, я слышал, разинский вор и подсыльщик и ныне назад ко злодею убег. За то тебе стать под пытку.

Женщина задрожала.

– Воля твоя, боярин, жги, мучай... Мне жизнь не мила без мужа. Разин Стенька, злодей, моего стрельца сказнил, а самое пусть боярин замучит... Бери, твоя власть!..

– Вижу, на дыбу не хочешь. Скажи добром: какие вести Петух повез ко злодею?

– Помилуй, боярин, да нешто он скажет мне! Аль не знает, за что вдовею!.. Кабы знала, что он ко злодею собрался, он тут бы был, у тебя. Аль я дороги в приказ не знаю?! Аль мужа память не чту?! В глазах стоит мужняя голова, отсеченная топором, ночи не сплю!.. Братцу твому Михайле Семенычу в ножки готова упасть за то, что хочет сгубить злодея... – заговорила громко и горячо стрельчиха.

Марья знала, что воевода тащил к расспросу бежавших из Яицкого городка стрельцов и прочих людей, видя в них атаманских подсыльщиков. По совету бабки в первые дни сказалась она прибывшей не из Яицка, а из Красного Яра, чтобы избегнуть расспроса в Приказной палате. Так стала она немою сообщницей разинского подсыльщика Никиты. Она и рада была бы ему отплатить за насилие, но молчала из боязни за себя. В первый раз сказала она воеводе о казни мужа и сама испугалась, но воевода был озабочен своим.