Больше ничего добавлять он не стал – просто замолк и отвёл взгляд. И ежу понятно! Мы не договаривались о времени дежурства, и он честно отдал мне все свои силы – пока мог. Теперь же не в состоянии даже точно свести пальцы в знаке Храма…

И просит сменить его. Просит тогда, когда должен требовать!

Я скрипнул зубами и молча поднялся с постели. Голова кружилась, во рту стоял противный привкус, говорящий о том, что внутренние органы приостановили свою работу, но лёгкость тела, по сравнению с предыдущим пробуждением, казалась исключительной.

- Как Чуда? Как Аня? – прохрипел я, чувствуя, как звуки разгоняют сухой песок в глотке.

- Веда в порядке. Просыпалась. Просила ещё сутки не тревожить. Юрка тоже поднимался. Много пил, поел мёд и опять заснул, - закрывая глаза и сдвигаясь ближе к подушке, пробормотал Евгений. – Очень вялый. Его лучше не будить…

- Не буду, – пообещал я и потянул одеяло.

Просо благодарно уронил голову на подушку и закрыл глаза.

– Ноги вытяни, - посоветовал я и поймал себя на том, что получилось средне меж ворчанием и нежностью. Просо из-за усталости либо не заметил, либо не захотел замечать и покорно вытянул ноги на половину – на большее его, видимо, не хватило – вырубился. Я накрыл его одеялом и подтолкнул концы под тело – чтобы тепло сберегалось. Тепло ему сейчас нужнее всего. А мне нужна вода.

До кухни идти не потребовалось. Стоило только опустить глаза, как стакан до краёв полный золотистой жидкостью оказался в зоне видимости.

Бульон?!… Мне стало стыдно – я валялся, отдыхаючи, а Просо за это время сготовил живительного напиток! Ведомый честно и искренне служил тем, кто близок.

Потягивая солоноватую жирную жидкость, я вспомнил то, что по пробуждению лишь скользнуло по краю сознания, но не отпечаталось внутри. Теперь же с силой новообретённого понимания повергло в шок.

«Не последнего пробуждения, сур…»

Вот так просто и даже буднично сказал: - «Сур». Назвал, признав мою суть и своё место возле меня. Одним этим сказал обо всём – об усталости от одиночества, о выстраданном желании обрести себя, о праве быть рядом. Сказал о том, что я нужен ему. Позвал меня. И его долгое дежурство – знак откровенного пожелания жизни… И этот золотистый в свете ночника стакан – первый дар ведущему от ведомого. Дар признания и желания быть рядом. Да что стоят те дары, что обычно делают тисы для своих ведущих – чётки, ножи, поделки, - перед этим чудом! Просто кружка с куриным бульоном.

А Жанька не так уж прост, как казалось сперва! Он, получается, продумал всё до мелочей, пока почти сутки оставался наедине с собой. И его пожелание – выверено до последнего слова. И его дар – выстрадан. Так полно и искренне сказать о желании быть рядом вряд ли смог скудоумный. И лестно, чёрт возьми, и больно от происходящего. Потому что принять его слова, значит принять его жизнь, его судьбу, опоясать и повести за собой. А делать это теперь, когда остался должен Константину Великому и время бежит между пальцев – по меньшей мере, опрометчиво.

Я осмотрелся.

Анна спала на кровати с Юркой, привычно обняв мальца и зарывшись носиком в рыжий ёжик его волос. Такая уютная, домашняя, словно не она ещё день назад вела бой на грани реальности, поддерживая мальчонку, дающего отпор опытным ведам. Да и Юрка, словно подменили – тихо сопит, сунув потный кулачок под щёку. И на лице у него нет напряжения.

Отрадная картина. Вдыхать покой и тишину Дома. Пока ещё есть на это время.

Я подтянул одеяло, заправив босую Юркину пятку под край. Юла, он и есть – юла! Крутиться даже во сне.

Кухня встретила изобилием запахов жизни и жизнеутверждающим видом пары чистеньких кастрюлек на плите. Рис варёный с отваром. Мясо с бульоном. Чай. Где ещё можно найти такого сильного тиса?

Пока ел – продумывал, как же сказать ему о будущем. Время уже поджимало, решение необходимо было принимать, и я твёрдо знал – Женька от своего не отступиться. И я – тоже. Получалось, что время, которое нам дал Великий, пропадало даром. С чего мы тогда начали, то же и оставалось до сих пор. Разве только восстановились чуток.

Полчаса раздумий привили к пониманию – разговора не получится. Что бы я не сказал Женьке, в ответ получу, как и раньше, упрямый взгляд и несгибаемую волю. Значит, всё, что остаётся – решить всё самому. Без него.

Я отправился на поиски бумаги и авторучки. После долгих поисков чистой бумаги, прихватил альбомный лист со стола Чуды и фиолетовый карандаш.

Евгений…

Именно так. Евгений. Не Просо и не Жаня – и то и другое в таком послании будет расценено как оскорбление. Одно – слишком официально, другое слишком фамильярно.

Прости, что поговорить не удалось, но время поджимает. Я должен идти к Константину. Это мой выбор. Я уже пожил и давно сам обрубил все связи. А у тебя тут Юрка под опекой. Ему без тебя никак.

Веришь или нет?

Твоя судьба – в твоих руках. Могу лишь посоветовать отдать Юру Константину. Как бы там ни было, а обеспечить защиту и заботу он может, как никто другой. Да и тебе в его рядах найдётся место – я не сомневаюсь.

Ужасно, что не могу сказать ему, насколько он хорош!..

Напомню тебе, что все долги тиса списываются, когда его перепоясывают (или опоясывают, что, как мне кажется, к твоей ситуации более всего подходит). Ты сможешь начать жизнь с чистого листа.

Эх, Женька, Женька, как же тебе объяснить-то, что твоя настоящая жизнь только начнётся, когда старший поведёт тебя!

Пожелания удачи и доброго ведущего в напарники. Дата. Подпись. Личный знак. Я закрыл глаза и стал разминать уставшую руку с неподжившими пальцами. Письмо, в принципе, написано. Всё, что там должно было быть, там есть. В постфактум только одно. Не обязательно – сам догадается, – но хочется...

Присмотри за Анной. Если сможешь ей помочь – помоги.

Прощай.

Вот теперь всё. Я аккуратно стёр фиолетовый мазок на большом пальце и положил карандаш на лист. Можно собираться… Кроссовки оказались возле двери – видимо, Просо снял их с меня, пока я спал, и перетащил сюда. Обулся, от лихорадки накинул на плечи старый бушлат с вешалки и вышел в сени. Дверь во двор открылась с медленным тягучим скрипом – и как только Юрка открывал её беззвучно? Вышел на крыльцо и первое, что увидел – початую пачку сигарет на перилах. Попытался пройти мимо, но понял, что теряю последнюю возможность. Просто постоять на крыльце дома и помолчать.

Со смиренным вздохом отпуская силу воли, прихватил за хвостик торчащую сигаретку, взял зажигалку и опустился на ступеньку… Закутался поплотнее и закурил. Затягиваться не стал. Да и курить тоже. Сигарета красным огоньком пульсировала в пальцах, а я молча смотрел на то, как на небосклоне дрожат белые пятнышки звёзд…

Дверь за спиной открылась внезапно и совершенно беззвучно – только тёплом ветром неожиданно окатило поясницу. Обернулся.

А кого, собственно, я ожидал увидеть?

- Трус! – Скрипнув зубами, заявил Просо и швырнул мне на колени мою записку.

Да, вот так меня ещё никто не называл. Поводов не было.

И теперь этот щенок, этот тис необструганный, смеет бросать мне такое?! За что? За то, что отстранил его от смерти, которую он сам себе накликал? Что беру на себя ношу за нас двоих? Да как у него язык поворачивается!

Я пытался заставить себя яриться, и не мог. Словно перегорело что-то внутри. Словно тот фитиль, что последние семь лет горел негасимо и в любой момент заставлял срываться в лютое бешенство, перегорел. И теперь – как не пытайся, а не зажечь этого огня. Что не говори себе, как не накручивай. Сердце бьётся ровно, и нет желания бежать и бить.

Я молчал и тоскливо смотрел на Жаньку.

В пальцах дымилась сигаретка, в сердце теплилась забота о горящем праведным гневом. Просо стоял, великолепен в своём бешенстве – холодный, белый, словно лёд, и такой же острый и опасный. Вот сейчас накроет колкой лавиной – не разгребёшься. Да я и не стану.