Смотреть на близких и дорогих – что может быть лучше? Чувствовать их близость, осознавать спокойствие их сна и понимать, что есть ещё время и пространство меж ними и тем злом, что готовится смять. Видеть, как лунный свет освещает комнату, в которой застыло густой тенью присутствие особенного чувства связи между людей. Любви? Может быть, даже так. Потому что любовь - это нежность, помноженная на дружбу. А дружба – уверенность в боевом соратнике, как в себе… А нежность – всего лишь попытка передать свою силу другому, тому, кто дорог и близок душой, кто подобен тебе. Разве нет?

С трудом поднялся на локте. Пока лежал и с нежностью старого дуралея-кота, внезапно снова оказавшегося в доме, где живут забота и понимание, счастливо жмурился вокруг, казалось, что готов на всё и тело будет подчинено этой великой идее. Оказалось всё не так уж радужно. Точнее – очень радужно. Сразу, как приподнялся, перед глазами поплыли все цвета радуги. Каждый охотник желает знать. А я-то всего лишь желаю воды. Стаканчика три-четыре. Глотка пересохла настолько, что кажется, стала персональной геенной огненной. Но чтобы попить, нужно либо подняться самому, либо разбудить окликом Просо. Последнего делать не хочется – тис выложился. Значит – сам.

Приподнялся, повернуться на бок и даже почти до вертикали выпрямился. Ничего, что комната плывёт перед глазами и свет периодически меркнет – я уже почти на полдороги к колодезному холодному счастью!

Когда смог встать на четвереньки, почувствовал себя человеком. Но продышаться пришлось. В висках гудела кровь, а под кадыком душила тошнота.

Помогая руками, держась за всё, что попадётся, встал.

Пока не затмило сознание из-за отлившей от головы крови, расставил ноги.

Завис над миром, чувствуя себя великаном на глиняных ногах – голени дрожат, колени сами по себе складываются. Но всё-таки – я стою. И раз - вдох! И два - вдох!

И – первый шаг к кухне. Мир пошатнулся на вдох и на выдох плавно вернулся в соответствие с моими представлениями о горизонте. Второй. И горизонталь снова попыталась стать вертикалью. Вот такие качели! Мутит, дрожит мир, и белые мухи норовят пойти на таран.

Едва дошёл и сразу рухнул на табурет возле газовой плиты. Сел и задумчиво стал рассматривать доски пола на предмет их сходимости. Когда половицы обрели параллельную правильность, стал шарить в поисках воды во всём, до чего дотягивались руки. Графин пуст. Чайник пуст. Ведра нет. Ах-да, конечно, так и осталось оно ночевать где-то в кустах возле колонки, где его выронил «Атлет», прежде чем лететь ко мне.

Где бы достать воды? Поход из дома по воду казался каким-то немыслимым подвигом. Взгляд упал на рукомойник. Обычный деревенский рукомойник – небольшая бадейка с соском прерывателя внизу, привешенная на стене над раковиной. Любимая Чудина игрушка. Как он самозабвенно летел мыть руки перед едой! Его первые независимые шаги в самообеспечении!

Итак. Рукомойник. Подняться и дойти делом оказалось нешуточным, но я справился. И был вознаграждён – до половины в поржавевшем рукомойнике плескалась водичка. Вот и ладненько! Теперь бы стаканчик… О, вот и он!

Вторая кружка воды пошла мягче – уже не сводило спазмом горло и не хотелось натужено сглатывать вязкую слюну. Стоял, вслушивался в ощущения тела. Вода явно шла на пользу. Болезненно подёргивало в плече и груди, где едва затягивались раны от пули и клинка, стянутые бинтами. И саднило каждый сустав, травмированный магическим взрывом.

Хорошо.

Потянулся сесть обратно. И неловко оступился. Махнул рукой, ища опору.

И задел чашку.

Сверкнув в лунном отсвете белым фарфоровым боком, она полетела на пол.

Грохоту-то – будто взорвалась граната!

Я аккуратно поставил кружку на стол, сел и виновато замер, ожидая Женьку.

Он ввалился в кухню сумасшедшим рывком. Вооружённый и опасный. Но более всего страшный в своём желании защищать тех, кто за спиной.

Прижался к косяку, и, набычившись, бегло осмотрел кухню.

Углядев только меня, покорно и виновато сидящего на стуле, опустил ствол и прерывисто вздохнул. Выдыхая, опустился на пол прямо там, где стоял. Руки со сна дрожали, а белое лицо пятнали капли испарены.

Прости, Жанька…

- Что здесь?.. – Прохрипел он, нелепо пытаясь говорить негромко. Но затёкшая глотка выдавала глухой сип.

- Воды вот...

Чёрт возьми! Оказывается мой голос немногим лучше!

- Ты-то пить хочешь?

Он так основательно задумался над этим простым вопросом, что я испугался за его сознательность. Наконец он тяжело вздохнул:

- Хочу…

Я протянул ему кружку. Просо честно попытался подняться. Даже опёрся о косяк. Тщетно. Ему эти сутки дались тяжело. Увидев, что я пытаюсь встать ему навстречу, Жанька сумасшедше замотал головой и с усилием заставил тело распрямиться и встать. В пару неверных шагов, подступил и принял кружку в руку. Постоял, пошатываясь, сделал пару глотков и почти в таком же, как и я, пьяном насыщении осел на пол у моих ног.

Привалился спиной к ножке стола и запрокинул голову. Обмяк, горячим от лихорадки восстановления плечом прижался ко мне.

- Хорошо, - разлепил он сведённые губы на вздохе.

Это точно, хорошо… Живы. Все вместе. И есть время.

- Нужно впадать в спячку, иначе не восстановимся, - констатировал я.

- Ага, – подтвердил он.

- И дежурить бы неплохо. По очереди, - добавил я.

- Ага, – просто отозвался он и вздохнул: - Я первый. А ты поспи.

- Жань, - начал я и тут же осёкся.

Просо повернулся ко мне. И я замер.

Не было вчерашнего упрямого пацана, острого, как правленая бритва. На меня снизу вверх смотрел тис. Знакомое выражение в глазах – внимания и готовности. Как у Сашки.

- Как скажешь, - отозвался Женька и отстранился.

Я попытался встать. И понял, что последняя минута сыграла со мной злую шутку. Вот так сидеть в тепле и чистоте, в покое и ощущении рядом ведомого, оказалось таким подарком для тела! Теперь и напрячься не получалось. Разбитые мышцы ныли и сознание упрямо тянуло обратно в тишину и тепло прикосновения.

Просо снизу вверх посмотрел на меня задумчиво и понимающе. И внезапно подорвался и встал. Твою дивизию, Жанька! Чего будет стоить тебе эта выкладка! Подвиг – все имеющиеся силы слить в одно движение, в один момент деяния, чтобы потом рухнуть! Жанька-Жанька… Он подхватил меня под руки и довёл до постели. И не дал упасть – помог мягко опуститься на спальники. Сам, шатаясь, постоял надо мной, ладонь подняв под нос. Ожидал кровотечения и очень удивился, что пальцы остались сухими.

- Прости, Пресветлый. Но первая стража – моя, - усмехнулся он.

И у меня не хватило сил перечить.

Он прижал ладонь к груди и пожелал:

- Если сна – то спокойного, если ухода – то лёгкого!

Традиционное напутствие тархов, уходящих в сон для восстановления. Я не слышал этого уже лет семь.

Вот так. Никаких превентивных молитв к Богу о возможном переходе не надо. А главное – актуальность такого пожелания в обыденной жизни как-то стирается, но со всей многогранностью и силой вторгается во внутреннюю природу и обостряет понимание момента, когда чувствуешь себя вот таким разбитым. Либо проснёшься, либо уйдёшь на Мерцающий Мост, так и не узнав утра. Спасибо, Жань.

Но сказать это сил уже не хватило. Веки смежило и швырнуло в пустоту.

Сна не было. Только темнота провала в бездвижье восстановления.

…

Проснулся оттого, что запястье легко обжали чужие пальцы. Старый добрый знак, уже почти забытый сознанием, но сразу отозвавшийся теплом в сердце. Когда-то Сашка будил меня также. А сейчас тёплым прикосновением звал чужой тис.

Просо склонился надо мной в ожидании. Лицо бледное, вокруг глаз круги, щёки впалые, словно после очистительного голодания. На фоне едва освещённой комнаты, он показался призраком.

- Не последнего пробуждения, сур… - прошептал Женька и сложил подрагивающие ладони возле сердца: - Сейчас ночь следующих суток. Время – полпервого. Ты проспал беспробудно больше десяти часов.