- Трус! – Повторил он. – Только и хватает на то, чтобы смерти искать! – Голос его срывался и от переживаемого состояния и от вынужденной необходимости сохранения тишины. – Ты, что, думаешь, если жизнь не удалась, всё потерял и стал некчёмен, то и не будет больше ничего впереди?! Как ты смеешь сомневаться в праве жизни?! Ты права от матери не получал так вольно распоряжаться! Жизнь воина принадлежит Миру!.. Ты не смеешь…

Да он же не меня – он себя обвиняет! Вот какая петрушка… Всё сказанное – не обо мне, не о том, что живёт в моём сердце. Это он сам. Это его душа, сгоревшая от когда-то совершённой ошибки, сейчас воет и мечется. Его сердце дрожит от невозможности стать снова наполненным чувствами. Эх, Женька, с чем же ты жил эти годы. Так сгореть внутри от неполноценности и никчёмности! Вот почему для тебя Юрка – меченный, вот почему первый попавшийся ведущий для тебя – самый-самый…

- Трус! Жить, только надеясь – тяжело, но это праведно, это…

- Жаня… - я позвал очень тихо, но этого хватило, чтобы атака захлебнулась и, замолкнув на вдохе, он опустил плечи и уронил голову. – Кто-то всё равно должен будет идти. И лучше, если это буду я…

Я поднялся и осторожно приблизился к поникшему ведомому. Я боялся неожиданного выпада. Он мог прямо сейчас броситься, чтобы положить меня с лёгкой раной под надзор Анны, а самому успеть рвануть к Константину раньше, чем я очухаюсь. С него станется.

А мне так хотелось сказать ему: "Да, тебе просто плохо сейчас. Это не другие, это ты сам считаешь себя несостоявшимся тисом, чья жизнь ничего не стоит. Думаешь, что только твоя смерть исправит наше положение? Это не так. Она всего лишь закончит твою жизнь. И в ней не будет того смысла, ради которого ты явился в этот мир с душой тиса. Думаешь, что на самом краю жизни сможешь совершить подвиг – спасёшь ведущего и мальчонку, который станет ему сыном? Но этот мальчонка тебя слушается, как отца, а ведущий давно уже волк-одиночка и вряд ли приживётся в тихом доме".

Но только вот беда. Не послушает он.

Я подошёл вплотную к Жаньке и почувствовал, что как его забило крупной дрожью.

И я не отказал себе в жесте ведущего. Медленно, боясь и его бешеного ответа и собственной неловкости, взялся за его локти. Так держат, чтобы опоясать, но также берут, чтобы поделиться силой.

Жанька дёрнулся и замер.

Но я не стал делать ни того, ни другого. На одно не имел права, на другое – сил.

Сжал пальцы, до костей прожимая его плечи, и поймал испуганный затравленный взгляд.

- Ты - хороший ведомый, Жань. И будет тебе ведущий, который это оценит.

Сказал и осёкся – внезапным открытием стало понимание его прошлого. Служение Крестам и святая ненависть к ним, вдохновлённое желание стать тисом и бешеная ярость на любой намёк опоясывания. Молодым он был, глупым, потому и причалил к Крёстам, не понимая ещё толком, что эти люди, внешне похожие на благородных туров, всего лишь пустышки, делающие вид. А когда понял – поздно уже стало, сердце уже болело никчёмностью пути, непониманием цели и неверием в людей.

- Будет, – твёрже повторил я.

И сам поверил - среди людей Константина он найдёт тех, кто оценит и тех, кто будет достоин принять его жизнь, силу и помощь. Тех, кто поможет понять себя и мир вокруг.

- А ты? – Он вскинул глаза и резко отстранился, вырывая руки из захватов. – Ты!

Я ожидал, что он броситься, а он, наоборот, отшагнул и полез за пазуху. И вытащил пряжку.

Широкую пряжку ведомости со знаком волка и луны. Путь долгого одиночества и трудного обретения. Сашкина пряжка.

Я сглотнул, потянулся за пряжкой, но Женька мгновенно одёрнул руку. И по бледному лицу стало ясно – не вернёт.

Он облизал сухие губы и сжал пряжку в кулаке:

- Я вытащил её из твоего тела, - угрюмо сказал он.

Я глупо смотрел, как тис, пряча взгляд, упрямо сжимает пряжку, и понимал, что любые мои слова будут для него пустыми, любые доводы он отметёт. Потому что сам для себя он уже построил реальность, в которой хочет жить.

Когда опоясывают тисов, недостаточно просто свалить с ног, заставить прекратить сопротивление и застегнуть на талии пояс, нет. Нужна жертва, без которой никакая магия не работает. Как детонатор изменения мира. И такая жертва в магии тисов – кровь ведущего. Которой кропится пряжка пояса ведомости.

А мою он взял из раны, окровавленную без моего желания.

И как ему теперь объяснить?

- Я не могу, Жань. В другое время – да, но не теперь… Кто-то должен идти к Константину. И лучше, если ты не будешь связан поясом в это время. Это страшно, Жень, очень страшно – терять ведущего. Поверь мне.

Просо резко развернулся на носке и, зажмурившись, повернулся на носке, уходя в дом.

Небо всесильное, что он может натворить в таком состоянии!

- Жанька! – Я рванул следом и во мгновение ока оказался на кухне.

Просо вылетел из комнаты с таким мрачным бешенством последнего довода, что я подал назад, чтобы не столкнуться. Он, шатаясь, подошёл к столу и с маху бросил на него стопку альбомных листов. Огромная пачка разлетелась от удара по всем окружающим её поверхностям – подоконника, стола, стульев и пола – и расцветила мир в мягкую акварель, контрастную гуашь и бледную пастель детских рисунков.

- Это ты! - бешено прорычал Просо. – Ты и я! И Анна!

Я наклонился и всмотрелся в ближайшие… Чудин почерк. И везде – один сюжет… Два воина и женщина. Один - боец без лат, лёгкий, светловолосый и яркий. Другой – тёмный, мрачноватый, но спокойный и всегда в доспехах. Женщина – с коричневыми волосами, длинным платьем и зелёным бантом. И рядом с ними мальчик – рыжий и тонкий, как огонёк на свечке. Просо. Я. Анна. И Юрка.

Я поднял глаза. Жанька стоял, прижавшись спиной к печке и, поигрывая желваками, рассматривал месяц в окне. Он всё сказал. Больше говорить нечего. Последнее легло на стол козырем. Или нет?..

Чужое присутствие во дворе мы почувствовали одновременно. Просо мгновенно подобрался и настороженный взгляд перевёл на меня. Поднял брови: «Константин?».

Нет, Великий не будет разменивать своё слово на возможность взять нас. Но вот мстительные призраки прошлого, как тот, который вогнал мне пулю над сердцем, вполне могут быть. А у нас за спинами – Анна и Чудо. Спящие, беззащитные.

Пистолеты из двух «карманов реальности» впорхнули в руки. Со скоростью выживающих нас прижало к двери – с двух сторон, словно у последней черты. Просо потянулся взяться за ручку, но я выдвинул ладонь ему навстречу. Не дам я тебе, Жаня, вылетать туда, где не твоё место! Проверять опасность на зуб – право идущего первым. Руки встретились, и тис вскинулся, словно обжёгся.

Я потянул пальцы дальше, к груди ведомого, где, я чувствовал, в нагрудном кармане хранится пряжка. Тронул, одёрнулся, и большим пальцем указал себе за спину. Ну, понял, глупый щенок?

Жаня, смешавшись, отступил. Хвала небесам! Понял.

Я рванул за дверь в сени и со всей скоростью ломанулся дальше, на крыльцо. И почувствовал слитное движение за спиной – тис согласованно летел следом.

Дверь мы просто выбили. И застыли – я на одном колени в изготовке, Жанька – надо мной за косяком. И..!

Белые красавцы шуршали серебристыми гривами и хвостами, поворачивали любопытные морды в нашу сторону и качали головами, порицая нас за громкое появление. И обжигал стыд, поскольку повод у однорогих был.

Перед крыльцом маленькое создание на тонких ножках пыталось подняться на остренькие копытца. Только что народившийся единорожек удивлённо встряхивал мордочкой и зыркал огромными глазищами в нашу сторону. Волоски его были серебристо-лунными, а кожица под ними – тёмная, словно воронёная. Маленький, беспомощный и отважный.

Мы с Женькой одновременно опустили пистолеты.

Тонкие ножки упруго напряглись и подняли коротенькое хрупкое тельце вверх. Чёрные копытца ткнулись неуверенно в землю раз, два - и создание пошло. К нам. Любознательно развесив уши по обе стороны мокрой мордочки.