— Сей честолюбец в торгах самому Герцу не уступит! — полагал Пётр, отправляя Остермана вторым послом на Аланды.

Но хотя послы были определены Петром ещё в феврале, встретились они со шведскими представителями, Герцем и Гилленборгом, лишь в мае 1718 года. Помешал шедший по заливу Ботникус лёд и холодные дипломатические ветры, дующие из Стокгольма. Известно стало, что сестра короля Ульрика-Элеонора выступает против мира с Россией. Ледяными были и первые встречи. Шведы по-прежнему требовали Ригу и Ревель, русские же уступали им лишь Финляндию.

Но Пётр был прав, когда рассчитывал, что два немца друг друга всегда поймут. Постепенно Герц именно Остерману, а не Брюсу раскрыл свой великий прожект. Планы одноглазого голштинца были столь грандиозны, что Андрей Иванович признавался в секретной переписке с Петербургом, что у него от прожектов Герца «даже мысли в голове мешаются». Но в общем Остерман готов был принять самые опасные прожекты Герца, лишь бы получить на руки желаемый мирный трактамент, ключ к своей дальнейшей карьере.

А прожекты одноглазого барона грозили России тем, что, едва закончив одну войну, она могла тут же быть вовлечённой в другую. Ибо, по планам Герца, Швеция и Россия не только должны были подписать друг с другом вечный мир, но и заключить наступательный союз против прежних российских конфирентов: короля Англии и курфюрста Гадновера Георга I, короля Польши и курфюрста Саксонии Августа, а также против Фредерика IV, с тем чтобы возвернуть Швеции все утраченные ею земли в Северной Германии. Что касается Пруссии, то она, по прожекту Герца, должна была передать шведам взятые ею в секвестр Штеттин, Штрульзунд и остров Рюген, а взамен получить польские земли с Данцигом. Словом, Герц недвусмысленно предлагал начать первый раздел Польши, для чего Россия должна была двинуть в Речь Посполитую целую армию. Другая русская армия числом в двадцать тысяч солдат передавалась под команду Карла XII и, соединясь со шведами, должна была помочь королю завоевать принадлежащую Дании Норвегию. После того, фантазировал Герц, это соединённое шведско-русское войско во главе с таким несравненным полководцем, как свейский король, высадится на Британских островах и восстановит в Англии династию Стюартов.

Остерман, хотя и был поражён размахом прожектов шведского министра, тем не менее согласился и войну бывшим российским союзникам объявить, и двадцатитысячный русский корпус под команду короля Карла XII отдать.

   — Да ведомо ли вам, сударь мой, что у Англии ныне союз с императором и с Францией? Ежели в Лондоне узнают ваши с бароном Герцем сумасбродные прожекты, против нас не только Англия, Ганновер, Дания, Саксония и Польша обернутся, но и король французский, и император германский войну начнут. Что ж вы, супротив всей Европы воевать собрались? — разгневался Брюс, узнав наконец о прожекте Герца и о поддержке оного Остерманом.

   — Когда много союзников — толку мало, — хладнокровно ответствовал Остерман. — Зато с нами в союзе будет великий шведский воин, а Гишпания нам поможет! Англичанам, французам и имперцам ведь сейчас не до нас — они ныне войну с Мадридом затеяли! — хорохорился Остерман. Его убедили даже не столько расчёты Герца, сколько скорые выгоды для своей карьеры.

   — Тоже мне, союзники! Швеция, где, почитай, половина населения от войны вымерла, и Гишпания, окружённая великими державами. Нет, что ни говори, Андрей Иванович, а у тебя головка, наверное, болит! — посочувствовал Брюс своему помощнику.

   — Может, и болит! — неожиданно согласился Остерман и вышел из рыбацкой избы, где размещались российские делегаты. Конференция проходила в единственном уцелевшем на Ала идах рыбацком селении на острове Сундшер, и выбирать жильё господам послам было не из чего.

Остерман прошёл к морю и тотчас разглядел на высоком холме чёрный плащ барона Герца. Здесь, у здания разрушенной обсерватории, обычно и встречались два Генриха.

Накануне Гангутской баталии учёные мужи из университета в Упсале вели здесь свои наблюдения и, говорят, положение звёзд для Швеции было самое зловещее! — мрачно заметил барон своему тёзке.

   — А благосклонны ли сейчас к нам созвездия? — ухватился Остерман за отвлечённую тему.

   — Кто знает? — Барон сурово пожал плечами. — Спросите об этом Брюса, ведь он у вас в России слывёт известным звездочётом и, говорят, даже издал «Столетний календарь»!

   — Буду ещё спрашивать этого спесивца! — вырвалось у Остермана с ожесточением.

Герц про себя усмехнулся этой горячности, но спросил строго, как учитель ученика: что порешил царь намечет его великого прожекта.

Последнее письмо Петра I Остермана нимало не обнадёживало, и, потупив глаза, он признался, что царь на великий прожект не клюнул и обещает только выплатить за Эстляндию и Лифляндию два миллиона ефимков.

   — Боюсь, мой король не примет эти условия! — гордо заявил Герц. — За Прибалтику Карлу XII нужен эквивалент в Норвегии!

   — Так вот на эти два миллиона наймите войско и Завоюйте Норвегию. Что касаемо Финляндии, мы её и так вам возвращаем. Вся Скандинавия будет под шведской короной! — воодушевился Остерман.

   — А русский вспомогательный корпус? Где двадцать тысяч союзных русских солдат? — желчно рассмеялся Терц.

   — Царь ещё думает над этим, но одно он заявил ясно: на раздел Польши не согласен! — Голос у Остермана упал. Затем он глянул на помрачневшего Герца и сказал доверительно: — Вице-канцлер Шафиров просил передать вам, барон, что в случае подписания мирного трактамента вас ждёт личный солидный эквивалент: сто тысяч талеров и соболья шуба!

   — С царского плеча, как говорят в России! — рассмеялся Герц. — Говорят, у русских бояр это высшая награда. Но мы-то с вами не бояре, Генрих, мы тут с вами Европу делим! — С самым серьёзным видом барон сказал твёрдо: — Шуба шубой, но царю Петру придётся возвернуть и Ригу, и Ревель, и Выборг с дистриктом. Ведь и у нас есть свой эквивалент: царевич Алексей, что сидит ныне в Петропавловской фортеции. Сами понимаете, Генрих: пока царевич жив, в России всегда может случиться новая великая смута. А вспомните: в прошлую российскую смуту шведы стояли уже в Новгороде. Так что возвращайте нам балтийские города, тогда я мы забудем о царевиче! — Барон небрежно раскланялся с Остерманом.

Крайне расстроенный, Андрей Иванович вернулся к своему сотоварищу и спросил Брюса, не ведает ли он как звездочёт, что предвещают светила на этот незадачливый 1718 год? Брюс усмехнулся, отложил в сторону скрипку, на которой играл какие-то грустные мелодии, и сказал напрямую, что ничего хорошего звёзды ныне не обещают: второе лунное затмение случится 9 сентября! И одна страшная смерть случится до затмения, а другая после!

— Тоже мне, звездочёт! Ишь, что предсказывает: на рыбу заразу, умножение водных гадов и червей, убийства, грабительства и мучительства! — на ночь перечитывал Андрей Иванович Брюсов календарь.

А поутру он первым увидел входящий в гавань русский бриг. И как же был поражён Остерман, когда выскочивший из шлюпки на берег морской офицер сообщил ему страшную новину: царевич, Алексей от апоплексического удара скончался!

«Вот оно, сбывается Брюсово пророчество, — мелькнуло у Андрея Ивановича и тут же явилось другое соображение: «Зато у шведа-то боле никакого эквивалента в России нет!»

И здесь Остерман был прав. Барон Герц так был потрясён смертью царевича, что прервал на время конгресс и поспешил к своему королю за новыми инструкциями.

В охотничьем замке под Лундом стоял великий шум. Королевская охота вышла удачной: выгнали из берлог медведей, и Карл XII самолично застрелил вставшую на дыбы медведицу, защищавшую медвежат. Он вогнал в неё три пули (егеря едва успевали подавать королю заряженные мушкеты), но лишь четвёртая, попавшая в горевший яростным пламенем глаз, свалила зверя. Удачная охота взбодрила короля лучше всякого вина. Медвежат повязали, и королевская свита весело помчалась в замок. Добыча была богатая. Кроме медведицы, подстрелили пару лосей и трёх кабанов, и теперь охотники шумно пили за удачу, за своего короля — лучшего стрелка среди королей Европы!