Часть третья

НИШТАДТ

Когда от барона Герца из Стокгольма прилетела добрая весточка, что убедил-таки он своего несгибаемого Каролуса пойти на добрый мир с царём и быть мирному конгрессу на Аландских островах в заливе Ботникус, у Петра I полегчало на сердце и даже дело царевича отодвинулось. Уже в феврале 1718 года полномочными послами на конгрессе Пётр определил генерал-фельдцейхмейстера Якова Брюса и советника Генриха Остермана.

Брюс был потомком шотландских королей, его отец выехал в Россию и служил ещё царю Алексею Михайловичу. Потому Яков Виллимович был иноземцем «старого выхода» и русский язык был для него таким же своим, как и английский. Верой и правдой служа царю Петру, Брюс многое сделал для российского просвещения: не только набирал для службы в России учёных-иноземцев, но и сам перевёл на русский язык «Голландскую граматику» и «Введение в историю европейскую» Самуила Пуффендорфа. Но более всего Брюса интересовала математика. Ведь он командовал артиллерией, где всегда нужен точный расчёт. Брюс перевёл знатную книгу «Евклидовы элементы», написанную его земляком-шотландцем, профессором Навигацкой школы в Москве-Фарварсоном, и составил своё пособие для учеников той школы — «Краткую геометрию». Точный математический расчёт Яков Виллимович показал не только в тиши кабинета, но и на поле Полтавской баталии, когда подпустил шведов к русскому ретраншементу на картечный выстрел, а затем расстрелял в упор из тяжёлых орудий. За успешные Действия артиллерии Пётр после Полтавской виктории наградил своего учёного генерал-фельдцейхмейстера орденской лентой Андрея Первозванного. Но мирные дела Яков Виллимович ценил куда более и от души обрадовался, когда в начале 1718 года был назначен главой Берг- и Мануфактур-коллегии и удостоен звания сенатора.

За новое дело он взялся с великой охотой, справедливо полагая, что будущее России в её недрах и, если их хорошо копнуть, они откроют свои сказочные богатства. Тем более что примеры уже были перед глазами: отечественные рудознатцы в царствование Петра Алексеевича нашли железо, золото и малахит на Урале, серебро и золото на Алтае, а впереди, как непочатый край, лежала вся Сибирь. Однако в России не хватало учёных-рудознатцев, и Брюсом для обучения горному делу сразу были посланы первые ученики в Саксонию и Тюрингию. И вдруг в самом начале сих добрых начинаний Брюса назначили первым послом на Аландский конгресс. Само собой, Яков Виллимович противился этому назначению и прямо представил царю свои резоны: он дипломатом николи не был и хитростям посольским не обучен.

— Почему бы не послать вице-канцлера Шафирова, который сам рвётся на конгресс и сыскал когда-то великую славу Прутским миром! — предложил Брюс Петру.

Но тот только хмыкнул недовольно. После бегства царевича, в котором родственник Шафирова* русский резидент в Вене Абрам Веселовский сыграл самую тёмную роль, вице-канцлер перестал пользоваться у царя прежним доверием. К тому же Абрам Веселовский, вызванный в Россию для дачи показаний по делу царевича, скрылся из Вены, и было неведомо, где он сейчас обретается.

Брюса Пётр принял в мастерской персонных дел мастера Никиты Корнева, который недавно вернулся из заморской учёбы. Пётр послушно позировал художнику, сидя на стуле, и потому на новые возражения Брюса не вскочил и не стал бегать по зале, что было у него Кто* рой ступенью гнева, а сдержал себя.

   — Ну, сам посуди, Яков Виллимович, — растолковывай царь своему генерал-фельдцейхмейстеру, — вторым послом с тобой едет Андрей Иванович Остерман, а у Него с Шафировым старая свара. Рассорятся ведь они вдвоём на конгрессе, как пить дать рассорятся! И от той Свары Шафирова с Остер м а ном и сам конгресс на Аландах сорваться может. А меж тем что в нынешних конъектурах наиглавнейшее? — Брюс промолчал, и тогда Пётр сказал уже совсем доверительно: — Мир и ещё раз мир! Почитай, восемнадцать лет, как воюем, а при железном упрямстве короля свейского и далее война затянуться может. Посему и посылаю тебя, Яков Виллимович, что ты в душе человек мирный. Сам ведаешь: будет мир — мы с тобой и в недра российские заглянем, и каналы пророем, и узнаем, соединяется ли Азия с Америкой! Будет тогда и у нас своя академия, расцветут в России образование и науки. Но для всего того нужен добрый мир. И посылаю я тебя на Аланды затем, чтобы ты мне не очередную викторию, а тот добрый мир выиграл!

И Брюс на эти горячие слова согласно склонил голову. К тому же Пётр привёл и частные резоны:

   — Спрашиваешь, отчего именно тебя посылаю? Сам рассуди. Первое — ты учён и многие языки ведаешь, второе — порода твоя знатная, королевских кровей, что Каролусу и Герцу лестно будет, и третье — ты, Яков Виллимович, человек честный — на презенты, как Меншиков иль Шафиров, не польстишься, город какой за рубин иль алмаз не уступишь. Стой твёрдо, не отдавай шведам ни Эстляндии, ни Лифляндии, ни Выборга с дистриктом. Много за те земли русской крови пролито. И за Остерманом присматривай — он хотя и ловок, но в душе честолюбец. Сам ведаешь, как эта порода опасна. Вот мой сынок-честолюбец недавно под крылышко цесаря бегал!

Здесь голос Петра дрогнул, и Брюсу стало, вдруг его по-человечески жалко. Пред ним на минуту предстал не Могущественный государь, который всегда знает, что хочет, а несчастный отец, должный принять горькое и страшное решение.

Про себя Брюс ведал ещё одно. Он согласился ехать послом на конгресс ещё и потому, чтобы не участвовать в суде над несчастным царевичем.

А Никита в своём новом портрете Петра отметил две предательские морщинки, недавно появившиеся на челе государя. Морщинки те сбегались к переносице, и художник с присущей ему точностью запечатлел их на холсте.

Для дипломатического обихода и изворотливости вторым русским представителем на Аландский конгресс Пётр назначил Генриха Остермана.

— Два Генриха, Герц и Остерман, оба — немцы на иноземной службе, меж собой всегда найдут общий язык! — рассмеялся Пётр, когда сенаторы стали спрашивать, почему на переговоры послали Остермана, а не канцлера Головкина или вице-канцлера Шафирова.

И впрямь, по своей природной изворотливости Генрих Остерман мало в чём уступал Генриху Герцу, хотя и был куда моложе шведского канцлера.

В Россию Остерман бежал вынужденно, после того, как убил на дуэли своего сокурсника по Иенскому университету.

В Петербурге он поначалу записался на службу во флот и попал под команду вице-адмирала Крюйса. Он сразу увидел, что отважный адмирал, который хорошо ходил под попутным ветром, совсем не ведал письменных хитростей, и Остерман скоро стал его секретарём. Однако и на корабле бурш-забияка проявил свой прежний несдержанный норов и схватился на шпагах с одним русским морским офицером, за что и был бит. Тогда он написал на офицера ябеду самому царю и сумел передать Петру, когда тот находился на корабле. Пётр бумагу прочёл, но хода ей не дал. Однако обратил внимание, что отставной студиозус — большой мастер сочинять пасквили и к тому же знает иностранные языки. В таких людях была крайняя нужда у вице-канцлера Шафирова, и Пётр перевёл Остермана от Крюйса в Коллегию иностранных дел. Когда же Крюйс попал в опалу, разбив о мель свой флагманский корабль, Остерман и не подумал прийти на помощь своему благодетелю-адмиралу. К этому времени ветер уже вовсю надувал паруса его карьеры, поскольку он стал доверенным клевретом самого вице-канцлера Павла Петровича Шафирова. Однако и Шафирова хитрец Остерман, принявший к тому времени православие и ставший из Генриха Андреем Ивановичем, отчаянно подсиживал. Потому он с восторгом принял своё назначение на конгресс в обход вице-канцлера. Ещё бы, в случае удачного мира Остермана ждала в России самая блистательная карьера.