Цесарский посол, рослый и надменный граф фон Меч, предъявил царю решительное требование императора Карла VI: немедля вывести русские войска из Мекленбурга.

Пётр не разгневался, а самым спокойным голосом ответил, что русский корпус Репнина в Мекленбурге стоит по прямому приглашению нового царского родственника мекленбургского герцога Карла-Леопольда, оженившегося недавно на его племяннице Екатерине Ивановне. Присутствующий же при беседе вице-канцлер Шафиров не без лукавства заметил, что коль императорские войска задумают грозить русским на Балтике, им придётся пройти через земли нового русского союзника Пруссии и что вряд ли новый прусский король Фридрих-Вильгельм такой афронт допустит. Граф фон Меч свою спесь тотчас поубавил, поняв, что московиты прекрасно ведают о начавшемся посредничестве между Австрией и Пруссией за преобладание в Священной Римской империи германской нации. Известно ему было и другое: Фридрих-Вильгельм, после того как Меншиков сделал ему царский подарок (подарил мощную шведскую фортецию Штеттин, запиравшую устье Одера), только что в рот Петру не глядел, ждал других добрых презентов. У императора же, занятого новой турецкой войной, не было сил выгнать русских из Мекленбурга, ежели они не уйдут оттуда по своей доброй воле. Потому граф фон Меч ретировался и в дальнейшем для уговоров царя был выдвинут философ Лейбниц.

Однако Пётр и не думал говорить со знаменитым Лейбницем о большой политике — они говорили о механике, философии, астрономии, а боле всего — о развитии образования в России. Здесь Лейбниц сел на своего любимого конька. Снова, как и на прошлой карлсбадской встрече, он обсуждал с Петром свой прожект открытия в Санкт-Петербурге Академии наук и университетов во всех главных городах России.

— Кто же будет вести занятия в тех университетах, одни немцы? — спросил Пётр и покачал головой. — Нам то негоже: строить немецкие университеты на русской земле. Посему полагаю, господин Лейбниц, Открыть поначалу в Петербурге академию и при оной подготовить добрых учёных и преподавателей для университетов из русских. Токмо после того можем и университеты открыть.

   — Но знаете ли вы, как строится академия, государь? — спросил Лейбниц.

   — Прожекты на сей счёт читал, в том числе и ваш, господин Лейбниц! — задумчиво ответил Пётр. — Но как действует академия, самолично не видел. А надо бы! Был намедни здесь знаменитый французский архитектор Леблон, нахваливал Академию наук в Париже. Стоит, думаю, съездить туда, посмотреть, ознакомиться с её устройством.

Однако в Париж в том году Петру попасть не удалось: снова оторвали от мирных прожектов дела Великой Северной войны. Однажды, во время прогулки в парке, Петру церемонно представили вдруг тайного советника земли Гессен — Кассель фон Кетлера. Старичок был важный, степенный, недаром ходил у ландграфа гессен-кассельского не только в советниках, но и имел чин обер-гофмаршала этого маленького княжества. «Хотя княжество небольшое, связи у ландграфа великие!» — в один голос доложили Петру Головкин и Шафиров.

Дело в том, что сынок гессенского ландграфа Фридрих был женат на младшей сестре шведского короля Карла XII Ульрике-Элеоноре и потому зондаж о мире, который начал фон Кетлер, шёл скорее всего прямо из Стокгольма. И самому Петру показалось, что всё было нарочито подстроено: и нечаянная встреча, и кетлерские выпады против датчан и саксонцев, и объявившийся нежданно друг Кетлера, шведский генерал Ранк. Всё делалось, дабы поссорить царя с союзниками. Вон сколько ушей вокруг: тут и Липские гуляют, и граф фон Меч столбом стоит на соседней аллее. К тому же Пирмонт был модным курортом для всей европейской аристократии, одних языкастых лордов обитало здесь ныне две дюжины! Потому Пётр на предложение Кетллера и Ранка открыть сепаратные переговоры со Швецией ответил громко и внятно, дабы имеющие уши услышали:

   — Я союзникам своим верен! Так и передайте свейскому королю и его новому министру барону Герцу. Чаю, это его затея: расколоть Северный союз!

На этом Пётр прервал аудиенцию и вернулся в дом почтмейстера. Вечером же Шафиров передал фон Кетлеру секретный меморандум, в коем говорилось, что «царь желает мира, но обязан принимать во внимание интересы союзников».

Переговоры на том были прерваны, и в середине июня Пётр, закончив лечение на пирмонтских водах, поспешил снова на Балтику, где союзники затеяли великий совместный десант в Сконе.

Правда, перед отъездом ещё раз принял Лейбница и предложил ему разработать план создания Российской Академии наук. А дабы знаменитый учёный не работал для России бесплатно, царь определил философа на должность своего тайного советника и положил ему соответствующее генеральское жалованье.

Так что, отправляясь в 1716 году на войну, Пётр I думал уже о мире и мысли об открытии Академии наук занимали его не меньше, чем новые баталии со шведами.

И всё же, после несостоявшейся по вине датчан совместной высадки в Сконе летом 1716 года, Петру I пришлось пересмотреть все свои отношения с союзниками. Ему давно уже было ясно, что на самого старинного союзника, короля польского и курфюрста саксонского Августа II из-за его прирождённого легкомыслия нельзя ни в чём положиться. Теперь столь же легкомысленным показал себя и король Дании Фредерик IV. Да и другой союзничек, новый король Англии Георг I (он же курфюрст Ганновера) не внушал Петру никакого доверия, хотя тогда он ещё и не знал о секретном предписании Георга адмиралу Джону Норрису, стоящему со своей эскадрой на рейде Копенгагена, внезапно атаковать и потопить русскую флотилию. По приказу Петра русские войска ушли из Дании в Мекленбург, а эскадра отплыла в Кронштадт. Петру стало ясно, что ни о какой высадке в Швеции на следующий год с этими союзниками не может быть и речи. Единственной союзной державой, которая не только не настаивала на уходе русской армии из Мекленбурга, но даже просила удвоить там русские силы, была Пруссия. Неудивительно, что Пётр после Дании отправился на встречу со своим последним союзником, прусским королём Фридрихом-Вильгельмом.

Все говорили, что молодой король совсем не похож на своего отца, Фридриха, первого прусского короля из династии Гогенцоллернов. Если последний обожал роскошь и стремился в пышности двора не уступать Версалю, то новый король сразу объявил во всём жёсткую экономию. Двор был уменьшен, королевские забавы отставлены, покровительство музам забыто. Единственным богом, которому поклонялся Фридрих-Вильгельм, был бог Марс. Именно при этом короле маленькая Бранденбург-Пруссия, сидевшая на песчаных землях, создала четвёртую сухопутную армию в Европе после армий Франции, России и Австрии. Прусский хищник готовился к борьбе за господство над всей Германией, превращая свои города в крепости, а всю страну в вооружённый лагерь в центре Европы. Мощные крепости — Магдебург, Кюстрин, Кольберг, Кёнигсберг — крепкими гвоздями прибивали Пруссию к карте Германии. Коменданты крепостей ведали при этом не только военной, но и гражданской администрацией. Так что в Пруссии не армия принадлежала государству, но государство — армии. Офицерский корпус (а все офицеры набирались из прусского юнкерства, в котором возникли целые военные династии фон Клейстов, фон Манштейнов, фон Сектов, с которыми историки встречаются вплотную до второй мировой войны) стал самым почитаемым сословием в Пруссии. Солдат же вербовали преимущественно в соседних германских (и не только германских) государствах, так что в прусскую армию стекалось всё отребье Европы. Соглашаясь служить прусскому королю, солдат мог менять свою фамилию, оставляя в прошлом все старые преступления. Неудивительно, что среди прусских солдат встречались беглые каторжники и бандиты с большой дороги, «джентельмены удачи», плававшие недавно под пиратским флагом, насильники, которых у себя на родине поджидала виселица. Держать это разноплеменное воинство в повиновении можно было только самой жестокой дисциплиной, и принцип «солдат должен бояться палки капрала более, нежели неприятеля» действовал в прусской армии задолго до того, как его провозгласил уже сын Фридриха-Вильгельма, Фридрих II. Действовал и другой незыблемый прусский закон: прикажет начальник прыгать в колодец — прыгай не раздумывая!