Студент стал нахваливать родную alma mater, Пётр неожиданно согласился с ним и заявил, что уже ради одной Сорбонны и прославленной Французской Академии наук стоит посетить Париж.

После того замечания, брошенного вскользь, не прошло и нескольких дней, как Петра навестил французский посол в Голландии граф Шатонеф. Примчался из Гааги в карете, запряжённой своей прославленной шестёркой испанских трабантов. Петра француз настиг уже в Утрехте, в городе, знаменитом тем, что именно здесь недавно был подписан мирный договор Англии и Голландии с Францией, завершивший войну за испанское наследство.

   — Виконту Болингброку, отцу Утрехтского договора, Просто повезло, что у него был такой мудрый соперник, как Людовик XIV. Великий король вовремя понял, что Франция истощена долгой войной и жаждет мира! — Пётр видел, как благодарно вспыхнули глаза у. Шатонефа при первом же царском комплименте Людовику. Ведь старый граф был верным слугой покойного Короля-Солнца. — А мне вот не везёт с моим неприятелем! — как ни в чём не бывало продолжал царь. — Этот сумасброд, король Карл, словно и не видит полного разора Швеции и по-прежнему отвергает все мои мирные препозиции.

   — Но, сир, Франция может стать посредником между вами и Карлом XII. Ведь мы, французы, со времён Ришелье — давние союзники Швеции, и наше слово там кое-что значит! — заметил посол.

   — Ещё бы! Ведь Франция до сих пор ссужает деньгами шведского короля! — с горечью ответствовал Пётр.

   — Сир, об этом всегда можно договориться, если вы встретитесь с регентом герцогом Орлеанским. Эти субсидии шведам — тяжкий жёрнов на нашей шее, и, думаю, регент снимет эту ношу с удовольствием.

Так начались переговоры о визите Петра во Францию, а в Париже тем временем из русского посольства в Гааге отправили необычный паспорт. Паспорт, составленный Куракиным, был оформлен на две персоны. Одной персоной был Ранк, для фамилии же другой персоны Куракин оставил свободное место.

   — Чаю, государь, что сия тайная персона — первый министр свейского короля барон Георг Генрих Герц. От оного и зависит, быть или не быть мирной конференции со шведами! — сообщил Куракин царю. И просил его подписать пропуск, но Пётр не спешил.

Он знал, что по пути из Ганновера в Гаагу должен был заехать английский король Георг I. У Петра всё ещё теплилась надежда, что удастся договориться с ганноверцем при личной встрече. Ради возрождения Северного союза царь был готов принять главное требование Ангелин, Ганновера, Дании и Саксонии — вывести русские войска из Мекленбурга. То был последний шанс для спасения Северного союза. Но глас Петра оказался гласом вопиющего в пустыне. Когда Пётр прибыл в Гаагу, оказалось, что король Георг, убегая от встречи с ним, уже отплыл в Англию. Секретарь царя Макаров раздражённо отписал Меншикову: «С английским королём ничего Не сделано, и не виделся с его царским величеством, из Голландии помянутый король уехал в Англию, а датчане також ничего не хотят по своему обыкновенному упрямству».

Петру и его советникам стало ясно, что Северный союз окончательно развалился. И Пётр подписал паспорта на проезд через Ригу для генерала Ранка и ещё одной важной персоны.

В августе 1717 года сия персона объявилась перед Куракиным на лесной дороге и представилась как барон Георг Генрих фон Герц, первый министр короля свейского.

Герц, как и Куракин, имел все полномочия для предварительных переговоров. Во время бесед с Куракиным на лесных прогулках меж ними и было условлено открыть мирную конференцию на Аландах. Вслед за тем барон Герц и генерал Ранк смело отправились в Швецию через Ригу, не опасаясь русских караулов. Ведь в руках у них была подорожная, подписанная самим царём. Из Стокгольма барон Герц сообщил в Петербург, что его король согласен послать своих полномочных представителей на Аландские острова, где и должен был открыться мирный конгресс России со Швецией.

В хмурый ноябрьский вечер 1716 года в имперской Вене попеременно то шёл дождь, то ледяная крупа стучала по брусчатой мостовой. В такую непогоду не только мирные бюргеры пораньше забирались под пуховики, но и в знатных особняках скоро задували свечи и воя Вена погружалась во мрак. В такое тёмное ненастье ко дворцу вице-канцлера графа Шенборна подкатила дорожная карета, выскочивший из неё малый взбежал на крыльцо и принялся дубасить кулаком в тяжёлую массивную дверь. Вышедший на шум дежурный офицер приказал лакею отворить, и незнакомец, чертыхаясь на проклятую погоду, вошёл в прихожую и снял шляпу, но, похоже, не столько от учтивости, сколько оттого, что она совсем отсырела от дождя. Вслед за тем нежданный посетитель, объясняясь одинаково скверно на двух языках — немецком и французском, потребовал, чтобы его немедля проводили к вице-канцлеру по важному и неотложному делу. На замечание офицера, что граф уже в постели и лучше бы прийти к нему утром, часов в семь, незнакомец неожиданно оттолкнул лакея и ринулся по лестнице в графские апартаменты, но был задержан здесь караульным солдатом и камердинером. На шум и крики двери опочивальни отворились и появился сам вице-канцлер в шлафроке и небрежно надетом на лысую голову парике.

   — В чём дело? — высокомерно спросил Шенборн.

Дежурный офицер начал было объяснять, что ворвавшийся господин немедля, во что бы то ни стало хочет говорить с графом. Незнакомец прервал его:

   — Граф, у вашего подъезда сидит в карете наш государь-царевич и хочет непременно видеть вас!

   — Какой царевич? Что за чушь?! — воскликнул граф, хотя уже знал наверное, что это за царевич, как он оказался в Вене и почему явился именно к нему, Шенборну. Ведь ещё два месяца назад русский посол в Вене Абрам Веселовский именно с ним, Шенборном, имел странный и деликатный разговор о неладах царевича Алексея с отцом. В конце этого разговора посол напрямик спросил: не выдаст ли император Карл своего свояка, ежели тот явится к нему просить убежище? В тот же день об этом разговоре Шенборн доложил его величеству и состоялся имперский совет. Разногласия в семье русского царя были в общем на руку имперской Вене: слишком уж усилился царь Пётр после Полтавы и Гангута, чересчур вольготно чувствовали себя русские войска на севере Священной Римской империи германской нации! При таких обстоятельствах бегство царевича в Вену и его просьба о покровительстве императора давали сильный козырь в дипломатической игре с Россией. Поэтому имперский совет дружно решил предоставить царевичу убежище и защиту. Но тогда всё казалось таким далёким, а теперь вдруг далёкое стало близким — и царевич ныне у дверей его дома. Шенборн мысленно похвалил себя, отметив, что правильно добавил, передавая ответ императора Веселовскому, что самый верный и надёжный друг царевичу в Вене — он, граф Шенборн. И вот она, удача! Царевич явился не в императорский Дворец или к этому зазнайке канцлеру графу Зинцендорфу, а именно к нему, Шенборну. И все нити дела царевича отныне в его руках.

Вице-канцлер приказал незнакомцу (то был Пётр Меер, слуга-немец, привезённый в Петербург ещё покойной женой Алексея) немедля позвать царевича в дом.

Неизвестно, о чём думал царевич, переступая роковой порог: ведь хотя Алексей и не принимал прямого участия в большой русской политике, но от Меншикова и господ сенаторов, со многими из которых он был в дружеских отношениях, он наверно знал о враждебном отношении Габсбургов к усилению могущества России на Балтике. Так что царевич ведал, что он переступил сейчас порог дома недруга его страны. Впрочем, ещё отъезжая из Петербурга, Алексей знал уже, что едет не на свидание с отцом, а бежит под защиту недоброжелателей Петра.

По дороге, в четырёх милях за Митавой, он встретил тётку, царевну Марью Алексеевну, возвращавшуюся из Германии, и объявил ей, что едет к батюшке. Но, ведая, что тётка была дружна с его матерью Лопухиной, осмелел и полупризнался:

— Я уже не знаю, буду ль угоден отцу иль нет, я бы рад куда спрятаться!