Василий Лукич обращался прямо к своему сродственнику, зная о его связях с царевичем.

   — Почему же он только мой любимец? Царевича все тут знают! — Красное от мороза лицо генерала так налилось кровью, что казалось, рачьи глаза вот-вот выскочат.

Но хозяин прекратил спор Долгоруких, пригласив дорогих гостей откушать с дороги. Был малый пост, и потому стол был рыбный.

Среди холодных яств рядком со стыдливо краснею-, щей сёмужкой отливала желтизной осетрина, солёные ядрёные рыжики так и просились под настоянную на рябине водку. Борис Петрович намазал тминный хлеб (к оному привык ещё в Риге, которую фельдмаршал взял после трудной и долгой осады) вологодским маслицем, зачерпнул ложкой красной икорки, не преминул затем взять и чёрной икорки и изготовился к сражению с Бахусом.

Первую чарку осушили как люди государственной службы за здравие государя Петра Алексеевича. А патом разговор пошёл резкий и непривычный, и начал его, как ни странно, генерал Василий Владимирович Долгорукий, который, как всем было ведомо, до того ни в какую большую политику не мешался.

   — Ну а вторую чарку я знаю, за чьё здоровье выпью! — Твёрдой рукой генерал поднял серебряную чарочку, но, прежде чем осушить, попросил князя Дмитрия удалить слуг.

По знаку хозяина лакеи удалились, и Василий Владимирович с генеральской простотой рубанул:

   — За здравие государя-наследника!

За столом точно тихий ангел пролетел. Всем было ведомо, что вызваны-то они в Москву именно для суда над беглым царевичем и пить сейчас за его здравие — верный путь в застенок Преображенского приказа. Посему гости дружно воззрились на хозяина. Что он скажет? Дмитрий Михайлович перехватил эти обращённые к нему взгляды, улыбнулся тонко:

   — Вы хотели, генерал, видать, поднять чарку не за одного наследника, а за всех наследников царских!

   — Он так и хотел! — тотчас поддержал хозяина Василий Лукич, негодуя на своего сродственника, забывшего о всякой дипломатии.

Посол поспешил осушить чарку, остальные последовали за ним. Сердито крякнув, выпил и простодушный вони. Деваться некуда — наследников у государя ныне и впрямь несколько; Помимо Алексея, у Петра I имелся сынок-малолетка от Екатерины, да ещё внук Пётр от беглеца-царевича. Словом, мужская ветвь дома Романовых казалась, как никогда, прочной.

И всё же нового скользкого разговора о царевиче взбежать не удалось. После второй горячей перемены блюд, когда гости отведали чёрной ухи с гвоздикою и удалились в княжеский кабинет пить на новый манер кофе с ромом, речь о беглом царевиче нежданно повёл самый старший по чину и по возрасту гость. Борис Петрович раскраснелся, после горячей как огонь ушицы, с позволения хозяина снял с себя Андреевскую голубую ленту, обтягивающую дородный живот, расстегнул армейский зелёный полукафтан, отхлебнул крепчайшего яванского кофе (Дмитрий Михайлович получал его из самого Стамбула через старых знакомых) и сказал вдруг решительно и не без укора:

   — Нет, судари мои! Служить царю» — есть должность! Исполнять требования неутомимого государя, проливать Кровь за царя и отечество — мой долг! Но судить царскую кровь? Увольте! Я рождён служить моему государю, а не детей его судить!

   — Вот, вот и я о том хотел молвить! — снова загорячился и бравый преображенец.

Хозяин подошёл меж тем к книжным шкафам, главному украшению своего кабинета, бережно раздвинул толстые корешки книг с золотым тиснением, достал какой-то древний фолиант, развернул его и сразу нашёл нужное место, — видать, часто держал в руках эту книгу. Затем Голицын обернулся к гостям, сидевшим в креслах, и сказал негромко, но внятно:

   — Да не в царевиче вся загвоздка, други мои, а в том, что со времён царя Иоанна Грозного николи не было у нас такого самовластного правления, как ныне! Оттого, чаю, и все наши беды!

   — Но государь хочет, закончив войну, перейти и к внутреннему устройству государства: извести взятки и мздоимства, хищения и притеснения со стороны крапивного племени. Для того ведь и учредили должность генерал-прокурора! — вскинулся было Михайло Голицын.

   — И назначили генерал-прокурором Пашку Ягужинского, мошенника почище Меншикова! — рассмеялся Василий Лукич, который, оказывается, внимательно наблюдал из далёкого Парижа за всеми перемещениями вокруг царского трона в Санкт-Петербурге.

   — В том-то и дело, Миша, что государю одному не вытянуть такой воз, как Россия. Вот слушай, что знаменитый учёный серб Юрий Крижанич пишет в труде «О крутом владении», — растолковывал старый Голицын своему брату.

   — Да не тот ли это учёный серб, что приезжал в Москву при Алексее Михайловиче Тишайшем, да не задержался в ней — изжили его московские немцы?

   — Он самый, Борис Петрович, он самый. А я у его ученика Марка Мартиновича в Далмации науку проходил! — любезно разъяснил хозяин.

Потом уселся удобно в кресло и зачитал из книги Крижанича:

   — «Пусть государь будет архангел, всё-таки он не в силах запретить грабежи, обиды и людские обирательства. Никакие запрещения, никакие казни не в силах удержать чиновников от алчных дел, ежели не будет свободы. Свобода есть единственный способ, посредством которого может в государстве держаться правда. Пусть царь даст всем людям всех сословий пристойную, умеренную, сообразную со всякой правдой свободу!» — На сём месте князь Дмитрий захлопнул фолиант.

   — Свобода — это пустое! — с солдатской прямотой сразу отмахнулся Василий Владимирович. — Что мы, царя нашего не знаем? Как же, даст он нам свободу! На кол посадить иль на дыбу вздёрнуть — это он может! Пока не умрёт — не жди перемен! Потому как и важен вопрос о наследнике! — Генерал закончил решительно. — Станет Алексей Петрович царём, вот и будет для знатных родов свобода!

На гостей словно пахнуло чем-то старозаветным. Все ведали, что царевич по характеру чистый воск, богобоязлив, с ним старым родам куда вольготней!

   — О царевиче лучше забудьте! — буркнул вдруг хозяин. — Я говорил вечор с Меншиковым. Манифест об отречении Алексея от престола давно заготовлен!

   — Зачем же нас в Москву собирают, коль всё решено? — вырвалось у младшего Голицына.

Брат посмотрел на него, как на неразумное дитя:

   — Да затем и собирают, чтоб пролитой кровью повязать!

   — Кровью царского рода?! — Здесь лицо у Бориса Петровича вдруг посерело.

   — Да, кровью царского рода! — гнул своё старший Голицын. — Потому я и пил не за наследника, а за наследников. Здесь нам выбирать надобно с толком. Помнишь, Борис Петрович, бояре Шереметев и Голицын после Великой смуты царя выбирали. Отчего они тогда Романова кликнули? Чай, по семейному преданию, помнишь?!

   — Как не помнить. Предок твой, Василий Голицын, молвил в тот час моему прадеду: «Давай кликнем на соборе Мишу Романова на престол, он-де молод и слабенек, оттого и нам будет удобен!» Вот и выбрали. Только сейчас-то всё пустое — государь здоров и крепок, как никогда, рано ему ещё наследников подыскивать! — Старый фельдмаршал поднялся, надел мундир, натянул Андреевскую орденскую ленту.

Прощаясь с хозяином, обнял его и шепнул на ухо:

   — А всё же попомни мои слова, Дмитрий Михайлович, я царскую кровь всё одно судить не буду!

Вслед за фельдмаршалом откланялся и генерал Долгорукий, сказал, что поспешает в один дом. Оставшиеся гости уселись тесным кружком вокруг столика у камина, в который по знаку хозяина подбросили дрова, и повели разговор отрытый, потому как все здесь были или конфиденты, или родственники.

   — Мне кажется, из всех народов англичане самый счастливый и достойный зависти. Им нечего бояться ни милости монарха, ни ненависти министров и куртизанов. Их превосходная конституция — это грозная охрана, гарантирующая англичан от всякой неправды!

Андрей Артамонович говорил с чувством, давно, должно быть, вынашивал эти мысли.

   — Вот и венециане, — поддержал его старший Голицын, — живут в своей республике покойно, без страха, обид и тягостных податей.