До Андреевой слободы шли весь день: драгуны материли медлящую пехоту, а солдаты — нестерпимый зной, не дающий идти скорым шагом. До слободы так и не дошли и разбили лагерь в шести вёрстах от оной. В лагерь со свитой прискакал к вечеру и Пётр, объехал полки. Увидев Никиту в строю новгородцев, взвился:

   — Как посмел без моего указу?!

Никита гнева не убоялся, отвечал смело:

   — Здесь я по воле моего прямого начальника, обер-камергера Олсуфьева, государь!

   — Нежится, поди, твой камергер с какой-нибудь фрейлинской девкой, пока мы тут походные щи хлебаем! — ответил Пётр уже добродушно и, подсев к солдатскому костерку, приказал: — А ну, покажи, мастер, рисунки.

Никита раскрыл альбом с зарисовками гор Кавказа, русских судов на Каспии, фортеции в Тарках. А дале и вовсе по-походному: солдатский бивак, казаки с пиками наперевес, несущиеся на горцев, схватка драгун с лезгинами.

   — А что, Никита, думаю, не учили тебя тому в академиях? — рассмеялся Пётр, разглядывая рисунки.

   — Твоя правда, государь, не учили! — согласился Никита. — Парижский академик Ларжильер назвал бы всё это низким стилем! Однако у одного мастера я и в Париже войну на полотнах видел.

   — Кто таков? — заинтересовался Пётр.

   — Я как-то говорил уже о нём, государь! Звали того мастера Антуан Ватто, и писал он не токмо галантные празднества, но и дороги войны.

   — Писал, говоришь? Что, помер? — И когда Никита согласно наклонил голову, царь дёрнул щекой, Сказал громко: — Жаль мастера! Не то пригласил бы в Россию, вот он и писал бы вместе с тобой дороги войны. Ведь это не пуговицы на модном платье рисовать, это жизнь! — И, помешивая угольки В затухающем костерке, добавил задумчиво: — Куда ещё приведут нас дороги войны, господа офицеры?

И словно отвечая на царский вопрос, на линии передовых дозоров вдруг ударили выстрелы, а вслед за тем из темноты на огни русского лагеря бешено понеслась десятитысячная конница Махмута.

Гортанные вопли и молодецкий посвист, ржание тысяч коней и грохот выстрелов — всё было в этой ошеломительной ночной атаке. Как опытный воитель, бек Махтут напал на лагерь внезапно, в ночной темноте, когда русские, дабы не поразить своих, не могли открыть огонь из пушек. Испытанные в боях драгуны-новгородцы выстрелов не испугались и скоро построились коино в три боевых линии.

   — Атакуй, Корнев, ночных злодеев во фланг, а Я поскачу в центр к астраханцам! Боюсь, прорвут там фронт новобранцев! — И Пётр растворился в ночи.

   — Пров, скачи за государем! Как бы его не перехватили лезгинцы! — приказал Роман своему верному вахмистру и, обернувшись к полку, выкрикнул нараспев, по-кавалерийски: — По-олк! Палаши на-го-ло! Вперёд, марш! — И дрогнула земля от Слитной тысячной массы лошадей и людей, драгуны понеслись в сечу.

Чутьё полководца не подвело Петра: четыре полка, составленные из рекрутов-астраханцев, не успели построиться и стали отступать к батарее, когда туда примчался царь. По пути злой аркан едва не зацепил Петра, и хорошо, что Пров успел разрядить седельные пистолеты в подкравшегося чеченца. (В войске Махмута были не только лезгинцы, но и чеченцы, и ингуши, и другие горцы, привлечённые воинской удачей устемушского бека).

— Наводи поверх пехоты на конных! — приказал Пётр майору-артиллеристу. — Здесь в центре нашей кавалерии нет, на конях токмо разбойники!

И вот по царскому приказу задрали вверх свои жерла восемь гаубиц и плюнули картечью поверх голов русской пехоты в массу вражеской конницы.

Первое, второе! Пли! — громко скомандовал майор, и картечь расколола надвое конные толпы Махмута.

А тем временем Матюшкин под прикрытием картечного огня выстроил вокруг батареи полки астраханцев, и по его знаку раздались ружейные залпы.

В наступавшем рассвете с флангов ударили на заметавшуюся под огнём неприятельскую конницу драгуны Корнева и Кропотова, и горцы не выдержали, бросились назад к Андреевой слободе.

Началась весёлая рубка в преследовании, и Роман не останавливал своих драгун, порешив на плечах неприятеля ворваться в Андрееву слободу.

Никита скакал рядом с братом, не столько орудуя палашом, сколько прикрывая Романа.

Однако в преследовании ряды драгун смешались, а из-за палисадов, коими ощетинилось это осиное гнездо Махмута, ударили меткие выстрелы. И один из первых рухнул с убитого коня на руки подскакавшему брату лихой полковник новгородских драгун.

   — Ромка, как же ты так неосторожно! — Никита перебросил брата через седло своего коня и, ведя коня за уздцы, поспешил навстречу стройным рядам подходившей русской пехоты.

   — Что, Корнев, ранен? — Пётр нагнулся с лошади, посмотрел на побелевшее лицо драгуна, приказал жёстко: — Ты вот что, Никита, перевяжи брата и доставь его в тыл живым и целым. Мне, брат, ни мёртвые полковники, ни мёртвые художники не нужны! — А затем, завернув коня и прямо, по-драбантски, расставив свои длинные жилистые ноги в огромных ботфортах, пронёсся перед строем пехотных полков, грозя шпагой неприятелю. И по знаку царской шпаги ударили барабаны, и, ощетинившись штыками, батальоны астраханских рекрутов с такой фурией бросились в атаку, что им бы позавидовали и гвардейцы — преображенцы и семёновцы. Теряя товарищей, астраханцы в ожесточении штурмом взяли палисады я ворвались на улицы Андреевой слободы. Сам Махмут-бек едва спасся в горы с несколькими нукерами; всё его войско было частью истреблено, частью разбежалось.

Пётр тут же на походном барабане отписал не без усмешки победителя Сенату в Санкт-Петербург: «Оный господин (Малмут) 19 августа нечаянно нас атаковать изволил (чая нас неготовых застать), которому гостю зело были рады (а особливо ребята, которые свисту пуль не слыхали) и, приняв, проводили его кавалерией и третью частью пехоты до его жилища, отдавая ему контрвизит...»

Контрвизит и впрямь оказался счастливым, и, как и предсказывал тарковский шамхал, наиб Дербента после взятия Андреевой слободы никакой противности русскому войску не оказывал и перед воротами сам вручил царю ключи от города. По старинному преданию, Дербент был основан чуть ли не Александром Македонским, установившим здесь, в узком проходе, соединявшем Европу с Азией, железные ворота. Теперь ключи от Азии оказались в руках Петра. Сенат, узнав о падении сей древней фортеции, поздравил «Петра Великого, вступившего на стези Александра Македонского».

Ничто, казалось, не препятствовало дальнейшему походу императора в Закавказье. Оттуда уже прибыли посланцы от единоверных правителей: грузинского царя и армянского католикоса. Оба звали Россию на помощь как супротив турок, так и персов, обещая выставить вспомогательное войско. Но на военном совете, собранном 29 августа в Дербенте, открылось, что после внезапного крушения двух караванов, провианта у войска осталось едва ли на три недели. У Петра ещё жил в памяти горький прутский урок, когда он пошёл навстречу туркам без провианта и угодил в страшную ловушку. Помнили о том и его генералы. И потому совет единодушно порешил, оставив сильный гарнизон в Дербенте, возвратиться осенью в Астрахань. На обратном пути по плану Петра была заложена крепость, именованная Святой Крест, и оставлен сильный гарнизон. Тем самым ограждались от набегов горцев на сады и виноградники в Гребенях.

Четвёртого октября Пётр благополучно приплыл из Аграхани в Астрахань. Но Персидский поход на том не закончился. 6 ноября Пётр I лично проводил эскадру Соймонова в Гилянь. Десант под командой полковника Шипова должен был высадиться в заливе Энзели и «перво идти в Рящ». Шипов и Соймонов приказ тот исполнили, и в ноябре 1722 года русские войска вошли в Решт. На другой год генерал Матюшкин с четырьмя полками высадился на Апшеронском полуострове и взял Баку. После того все юго-восточное побережье Каспия оказалось в руках России. Сам Пётр вернулся из Персидского похода в декабре 1722 года. При торжественном вступлении войска в Москву впереди вели арабского скакуна самых чистых кровей, на чепраке коня красовались ключи от Дербента.