Артемий Петрович, по-молодому перепрыгивая через две ступеньки, взбежал на самый верх сторожевой башни, строго спросил дозорных солдат:

   — Нейдут?

   — Парусов не видать, господин генерал-губернатор. Чаю, государев караван в Царицыне задержался! — Дежурный поручик опустил подзорную трубу.

   — Кой чёрт в Царицыне, коли гонец прискакал с вестью, что государь уже в Чёрном Яру, — сердито буркнул Волынский и сам прильнул к подзорной трубе. Но на реке было пустынно: мелькали только рыбацкие лодки да неторопливо тянулись отдельные купецкие баржи. — Ладно, сам посижу с вами в дозоре. Здесь хоть ветерком обдувает.

На открытой верхней площадке башни и впрямь тянуло холодком — дул слабый ветерок с севера, почти незаметный на знойных улочках лежащей внизу Астрахани.

   — Арбуза опробовать не желаете, господин генерал? — Старик сержант водрузил на походный барабан красавец арбуз.

   — Должно, зелёный, хоть и ранних сортов! — недоверчиво глянул поручик.

   — Дай нож! — Артемий Петрович сам так ловко ударил, что арбуз хрустнул и развалился, — А ты говоришь, зелёный! — Крепкими белыми зубами Артемий Петрович впился в сочную мякоть.

   — Благословен край, где зреют такие плоды земные! — Сопутник Волынского, морской офицер-крепыш, взял добрый кусок сочного арбуза.

   — Край-то богатый, да убожества много. Глянь, в каких сермягах мои солдаты ходят. Ума не приложу, как мне их на парад перед государем выставить! — Артемий Петрович сердито воззрился на солдатские балахоны. — А ведь полгода уже прошло, как послал тридцать четыре тысячи рублей в Казань, на мундирное платье. Там и исчезли они в канцелярии соседа моего, казанского генерал-губернатора Петра Апраксина. И кому прикажешь жаловаться, ежели его старшой братец, генерал-адмирал Фёдор Матвеевич Апраксин, — глава флота российского? — Волынский не без насмешки уставился на моряка. Затем беспечно махнул рукой. — Ну да ничего, скоро сам государь узрит астраханское воинство! И думаю, тотчас выдадут моим солдатам новое мундирное платье, а мне ни за что по шее накостыляют! — И, став вдруг серьёзным, Артемий Петрович снова обратился к своему спутнику-моряку: — Так что, Фёдор Иванович, по всем твоим обмерам выходит, что самая глубокая гавань — бакинская, а самый удобный залив для десанта — Энзели? И ближе Баку места для удобной высадки нет?

   — Ежели будет добрый норд, то нагонит воду в Аграханский залив и туда могут войти скампавеи! Но великим судам идти в то мелководье всё одно нельзя.

То же и в Низовой. Только вот ещё в Дербенте есть годная глубина. Но сей город, сами ведаете, не в наших руках. — Моряк отвечал неспешно и обстоятельно, по всему видно, знал себе цену.

Ещё бы, капитан-лейтенант Соймонов по справедливости считался лучшим картографом во всём флоте российском. Прислан он был самим государем делать обмеры глубин и заснять чертёж всего западного и южного побережья Каспия. Несколько лет два лёгких брига под командой Соймонова и его сотоварища Вердена ходили вдоль каспийских берегов, рискуя сесть на мель иль погибнуть от страшных и нежданных на сем коварном море бурь. Справились, обмерили всё побережье.

«Человек он смелый и надёжный! Из наших, новиков! — Артемий Петрович с удовольствием оглядел крепкую кряжистую фигуру моряка. — Такого с капитанского мостика никакой шторм не собьёт. И работу сделал для предстоящего похода самую нужную. Впрочем, и мы постарались!» Артемий Петрович оглянулся на причалы, где стояли собранные им морские суда. А на берегу в амбарах укрыты многие пуды провианта и другого снаряжения для дальнего похода.

Да и сам Каспийский поход во многом его, Волынского, рук дело. Не он ли сам писал государю, после того как в прошлом сентябре Дауд-бек лезгинский да Сухрай кумыкский захватили и разграбили Шемаху, что лучшего предлога для похода в те края и не найти. Ведь разбойники ограбили в Шемахе всех русских купцов и отбили у оных товару на сотни тысяч. Один Матвей Григорьевич Евреинов понёс на том деле, как сообщил Волынскому его старый знакомец по Шемахе Андрей Семёнов, сто семьдесят тысяч убытку! Приказчик Евреиновых примчался в Астрахань в порванном платье и с перевязанной головой.

— Думал, там и конец свой найду, как подожгли разбойники наш караван-сарай, да спасибо моим молодцам-сидельцам, похватали пищали в руки и пробились через лезгин! — рассказывал Семёнов.

Волынский отправил его прямо в Санкт-Петербург, дабы вместе со своим купцом принёс челобитную государю и поведал Сенату о шемахском погроме.

Но купецкая челобитная была лишь предлогом для Каспийского похода, и, кроме Евреиновых, имелись в том походе, как ведал Артемий Петрович, и другие интересанты. Ещё осенью прошлого года вице-канцлер барон Шафиров, генерал-адмирал Апраксин и Пётр Андреевич Толстой составили кумпанство по торговле шёлком-сырцом. Кумпанство открыло шёлковые мануфактуры в Москве и Санкт-Петербурге и, само собой, шемахским погромом было весьма недовольно.

Главное же — погром в Шемахе задевал великий прожект самого государя, к которому и он, Волынский, своим посольством в Персию руку приложил. Точнее, прожектов было два: первый — направить Великий шёлковый путь из Гиляни на север, через Россию, и второй — открыть кратчайшую дорогу в Индию. Посему Артемий Петрович совсем не удивился, получив под Новый, 1722 год послание от государя: «Письмо твоё получил, в котором пишешь о деле Дауд-бека и что ныне самый случай о том, что вам приказано предуготовлять. На оное ваше мнение ответствую, что сего случая не пропустить, дело то изрядно, и мы уже довольную часть войска к Волге маршировать велели на квартиры, отколь весною пойдут на Астрахань».

К сему счастливому для Артемия Петровича известию о предстоящем походе приложено было письмецо и от его старинного доброхота кабинет-секретаря Макарова, коий сообщал: «Здесь о взятии Шемахи согласно с великим мнением все рассуждают, ибо есть присловица крестьянская: когда завладел кто лычком, принуждён будет платить ремешком...»

«Ну что ж, скоро Дауд-бек с сотоварищами и отведают широкого солдатского ремня Петра Великого!» Артемий Петрович по достоинству оценил каламбур кабинет-секретаря.

И момент для похода по нынешнему состоянию персидских дел был самый счастливый. Артемию Петровичу от купцов стало известно, что уже в феврале 1722 года мятежные афганцы стояли в пятнадцати вёрстах от Исфагани, а в марте разгромили войско шаха Гуссейна, которым командовал этот дурак Эхтимат-Девлет. В глупости оного Волынский убедился ещё во время своего посольства в столицу Персии. Ныне же Эхтимат-Девлет проявил себя и явным трусом, первым бежав от афганцев. Не отстал от него по трусости и глупости и его повелитель шах Гуссейн, который сам явился в лагерь афганцев и отрёкся от престола, после чего предводитель афганцев Мир-Махмуд овладел Исфаганью. Правда, младший сын Гуссейна Тахмасп иль Тохмас-Мирза не признал власти афганцев и бежал на север страны, где провозгласил себя шахом. Вся Персия была теперь охвачена огнём междоусобиц. При таких обстоятельствах, полагал Артемий Петрович, русские войска должны были вступить в персидские владения как друзья молодого шаха Тохмаса для спасения гибнущей династии Сефевидов.

«Но за помощь, как известно, надобно платить!» Артемий Петрович прикрыл глаза, словно наяву увидел тутовые рощи Гиляни, нефтяные колодцы под Баку, плантации сахарного тростника в Мазандеране, хлопок в Астрабате. Сказочно богаты были прикаспийские земли, а взять их сейчас можно легко и с малой силой.

— Вижу! Царский караван на подходе! — пробудил Артемия Петровича от сладких грёз солдат-дозорщик.

Волынский резво вскочил, схватился за подзорную трубу. Из жаркого полуденного марева появились десятки, а затем сотни парусов и мачт, и скоро вся Волга до горизонта было покрыта судами петровской флотилии.

Артемий Петрович сломя голову помчался вниз — надобно было строить у причала гарнизон, встречать государя. Засуетились и пушкари в башнях астраханского кремля, выкатывая заряженные для салюта орудия, готовые к приветственным залпам.