– Хороших музыкантов у нас гораздо больше, чем хороших групп, – сказал Гарри Биверс, – но сюда не приехали ни те, ни другие. Он становится тяжелым? Уложи его на свой диван и спускайся к нам в бар.

– Я хочу лечь, – ответил Майкл. Конор Линклейтер, сто шестьдесят фунтов мертвого веса, тяжело привалился к его плечу. От Биверса разило выпивкой.

– Я научился отличать ветеранов от зрителей. Во-первых, они все время помнят о том, что мы – бывшие солдаты, побывавшие в боях и видевшие кровь, во-вторых, считают своим долгом постоянно демонстрировать нам, что страна любит нас, несмотря ни на что, и, в-третьих, они не знают толком, что мы там делали, и это их заводит.

У Пула возникло неприятное ощущение, что Гарри описывает отношение к нему Пэт Колдуэлл, своей бывшей жены.

Майкл уложил наконец Конора Линклейтера на край кровати, которую горничная не посчитала нужным застелить, снял с приятеля черные кроссовки и расстегнул ремень на брюках. Конор стонал, его бледные, покрытые венами веки вздрагивали. Рыжеволосый, с бледной кожей Конор выглядел сейчас лет на девятнадцать. После того, как Линклейтер сбрил бороду и свои безобразные усищи, он опять стал похож на самого себя, каким друзья помнили его по Вьетнаму. Майкл накрыл друга запасным одеялом, которое нашел в ванной в одном из шкафов. Затем он включил лампу с другой стороны кровати и потушил верхний свет. Если бы он только мог предположить, что Линклейтер заночует у него, он заказал бы люкс. Одноместный номер не предполагал дополнительных спальных мест для надравшихся посетителей. Биверс наверняка поселился в люксе (хотя Гарри ни на секунду не пришло в голову предложить Конору свой диван).

Было без нескольких минут двенадцать. Майкл включил телевизор, убавил громкость. Затем присел на ближайший стул и снял ботинки. Повесил пиджак на спинку другого стула. Чарльз Бронсон, очевидно изображавший ирландца, стоял на обочине дороги и смотрел в бинокль на серый “Мерседес”, припаркованный во дворе виллы в стиле эпохи Георга. Через несколько секунд машину охватило пламя.

Майкл взял телефон и поставил его на стол рядом с собой. Горничная аккуратно расставила на столе бутылки, в которых еще что-то оставалось, помыла и поставила один в другой пластиковые стаканчики, убрала пустые бутылки и затянула целлофаном тарелку с сыром. В ведерке по горлышко в воде стояла последняя бутылка пива. Рядом плавали серебристые льдинки. Майкл взял верхний стакан, погрузил его в ведерко, зачерпнул воды вместе со льдом и сделал большой глоток.

Конор что-то пробормотал, перевернулся и уткнулся лицом в подушку.

Майкл вдруг решился: он поднял трубку и набрал номер жены. Вполне возможно, что Джуди не спит – лежит в постели и читает какой-нибудь роман, не обращая внимания на телевизор, который сама же недавно включила, чтобы не скучать. После двух гудков последовал звук снимаемой трубки, затем шелест пленки – у Джуди был включен автоответчик.

– Джуди не может разговаривать с вами в данный момент, но если вы назовете после сигнала свое имя, номер телефона и оставите сообщение, она свяжется с вами так скоро, как только возможно.

Он подождал сигнала.

– Джуди, это Майкл. Ты дома? – автоответчик Джуди был подключен к аппарату в ее кабинете, смежном со спальней, и если она еще не спит, то должна услышать его голос. Джуди не отвечала, пленка продолжала шелестеть. Он наговорил на автоответчик пару ничего не значащих фраз, пожелал Джуди спокойной ночи и обещал вернуться поздно вечером в воскресенье.

В постели Майкл прочел несколько страниц книги Стивена Кинга, которую он захватил с собой. Конор Линклейтер перекатился на другой край кровати. Ничто в романе не показалось Майклу страшнее или любопытнее, чем то, что происходит в реальной жизни. Мир был полон жестокости и совершенно неправдоподобных событий, и Стивен Кинг, похоже, знал об этом.

Прежде чем Майкл погасил свет, он успел, обливаясь потом, пронести “Мертвую зону” через военную базу во много раз большую, чем Кэмп Крэнделл. Вокруг лагеря, обтянутого по периметру колючей проволокой, стояли покрытые деревьями холмы. Теперь там все было выжжено так, что местами деревья напоминали скорее палки, торчащие из золы. Майкл прошел мимо целого ряда пустых палаток и только тогда осознал, что кругом царит тишина – он был в лагере один. Все покинули лагерь, а он отстал от своих. Перед штабом красовался пустой флагшток. Он прошел мимо пустого здания, ощущая запах гари. И тут Майкл вдруг понял, что это не сон. Он действительно был во Вьетнаме. Это остальная часть его жизни – сон. Ведь во сне Пул никогда раньше не чувствовал запахов. Да и сны его были в основном не цветными. Он увидел старую вьетнамскую женщину. Она стояла рядом с ямой, в которой горели облитые керосином экскременты, и безучастно смотрела на Майкла. Из ямы поднимался черный дым, застилавший небо. Пул был в полном отчаянии.

“Погодите-ка, – вдруг осенило его. – Если все именно так, то сейчас должен быть тысяча девятьсот шестьдесят девятый год, не больше”. Он открыл “Мертвую зону” и забегал глазами по первой странице в поисках информации о годе издания. Сердце в груди его, казалось, взорвалось, лопнуло, как воздушный шарик. Право на издание куплено в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году. Он никогда не покидал Вьетнам. Все это было лишь сном длиной в девятнадцать лет.

Пул проснулся с воспоминаниями о дыме, шуме, артиллерийском огне и людях в форме, бегущих в сторону горящей деревни. Усилием воли он заставил себя тут же забыть о кошмаре. Майкл подумал, что ему надо зайти в магазин “Уолденбукс” на Уэстерхолм и купить книжку для Стаси Тэлбот, своей двенадцатилетней пациентки, которую он должен был вскоре навестить в больнице Святого Варфоломея. Потом он вспомнил, что находится в Вашингтоне. В голове окончательно прояснилось, и следующее, что пришло ему в голову, была мысль, что надо выяснить, жив ли еще вообще Тим Андерхилл. Он даже представил себя стоящим посреди аккуратного кладбищенского дворика рядом с могильной плитой Андерхилла, на которую смотрит одновременно с грустью и облегчением.

Или Андерхилл все-таки сошел с ума и продолжает жить войной, которая давно закончилась?

Конора не было на кровати. Майкл подполз к дальнему ее краю и увидел друга спящим на полу. Пул втащил его обратно на кровать, а сам отправился в ванную принять душ.

Когда Майкл вышел из ванной, Конор уже сидел на одном из стульев, обхватив голову обеими руками и тихо постанывая.

– Сколько сейчас времени? – спросил он.

– Около половины одиннадцатого. – Достав из дорожной сумки носки и нижнее белье, Майкл начал одеваться.

– Я – покойник, – стонал Конор. – Давно уже так не напивался. – Он посмотрел на Пула сквозь растопыренные пальцы. – А как я вообще сюда добрался?

– Я немного помог тебе.

– Спасибо, парень. Пора начинать новую жизнь, черт возьми. Последнее время я многовато пил, старел, опускался, о-ох... – Конор выпрямился и оглядел комнату глазами человека, слабо понимающего, где он находится. – А где мои вещи?

– В комнате Тино, – сказал Майкл, застегивая рубашку.

– Ничего не помню. Но, наверное, действительно оставил у него все свое барахло. Мне так хочется, чтобы он все-таки поехал с нами. Наш Пумо-Пума. Он обязательно должен согласиться. Эй, Мики, можно мне принять душ, прежде чем я отправлюсь наверх?

– О, Боже, а я-то как раз вымыл там все к приходу горничной, – пошутил Майкл.

Конор неуверенно прошелся по комнате. Майкл подумал про себя, что так, должно быть, ходят больные, оправляющиеся после инсульта. Дойдя до ванной и взявшись за ручку двери, Конор неожиданно закашлялся. Волосы на голове его напоминали торчащие во все стороны рыжие иголки. – Я вчера бредил или Обжора действительно обещал одолжить мне пару штук зеленых?