Может быть, и Захар Камов был там. Сейчас воюет в морской пехоте… Наверно, ведет фронтовые записи: он мечтал стать писателем-маринистом…

Стук входной двери и шаги в прихожей прервали размышления.

— Есть кто дома? — послышался голос.

Вошел Антон Захарович Лукин, секретарь партийной организации Аниной редакции.

— Как хорошо, старина, что заглянул! — обрадовался Шуханов. — Я звонил вам, но к телефону никто не подошел. Полушубок не снимайте, в квартире собачий холод. Как здоровье?

Выглядел Лукин очень плохо, его давно мучила язва.

— Хорошо бы на время войны и вовсе удалить желудок, — невесело улыбнулся гость. — Не пришлось бы о еде тревожиться.

Шухановы уважали Лукина, принимали его как доброго друга. И его жена Маша — всегда желанный гость.

Хохотушка и непоседа души не чаяла в муже, говорила, что Антоша самый талантливый из всей газетной братии, что ему бы не статьи писать, а сочинять романы. Лето она с двумя сыновьями проводила под Минском у брата-полковника. Но домой не вернулась — где-то застряла. Антон Захарович сильно беспокоился за судьбу жены и детей.

Лукин навещал Шуханова в госпитале. И теперь обрадовался, что Аня наконец-то вылетела на Большую землю.

Снова хлопнула входная дверь. Появился Бертенев.

— Яков Вячеславович, молчаливый великанище! — Лукин протянул руку.

— Опоздал к другу, — тихо сказал Бертенев, зябко поеживаясь. — Умер от дистрофии. Вчера похоронили. Жена и дети в Челябинске, еще в июле эвакуировались вместе с заводом.

Некоторое время все молчали. Первым заговорил Лукин.

— От дистрофии ежедневно умирает не менее ста человек. — Журналист прошелся по комнате. — А некоторые бесчестные люди пытаются растаскивать народное добро. Продавец булочной на Выборгской стороне украл буханку хлеба, и суд наказал его высшей мерой. Думаю, приговор правильный. Не знаю, как вы, а я зол на торговое начальство. Пять месяцев воюем, а уже запасы иссякли… В июле город съел сорок тысяч тонн хлеба. В августе, когда хлынули беженцы из Прибалтики и области, уже израсходовали без малого шестьдесят тысяч тонн. А сколько еще потребуется продуктов, чтобы спасти людей, обеспечить войска, защищающие город.

— На всю жизнь не заготовишь, дорогой мой. — Шуханову хотелось смягчить разговор и как-то оправдать тех, кого журналист бранил.

Антон Захарович махнул рукой. Он подошел к печурке.

— Затопить бы да кипяточку согреть. Вода теперь основное питание ленинградцев. Но и за ней приходится ходить на Неву.

Шуханов открыл дверцу «буржуйки».

— Молодец Аня, дрова уложила, — и чиркнул спичкой.

В комнате запахло дымом, стало теплее и уютнее. Закипел чайник. Хозяин разыскал на кухне немного чаю, ничего другого предложить не мог.

Лукин взял в руки горячий стакан, посмотрел на него, грустно улыбнулся:

— Вот и в городе так же, как в квартире инженера Шуханова, пусто… Да, теперь вся надежда на ледовую дорогу. Вчера ездили на Ладогу. Работа там кипит.

Шуханов слышал об этой ледовой трассе.

А Лукин все говорил:

— Секретарь горкома партии Кузнецов днюет и ночует на озере. Дорогой занимаются все — партийные и советские организации.

«То-то я не мог встретиться с ним в Смольном», — вспомнил Петр Петрович. Сказали, что Кузнецов все время на объекте.

— Если в ближайшие дни по трассе пойдут машины, можно считать, что мы выиграем величайшую битву, — продолжал Лукин. — Немцы, видимо, разнюхали об этой трассе, и поэтому и рвутся, словно одержимые, к Войбокало. Засев там, они надеются прервать сообщение города с Большой землей.

Затем зашел разговор о падении Тихвина. Гитлеровцы перерезали железную дорогу, по которой доставлялись грузы для осажденного города, повели наступление против нашей армии, оборонявшей Волхов и участок южного берега Ладоги. Волховскому фронту удалось остановить продвижение неприятеля. Начались упорные бои за освобождение Тихвина.

Лукин улыбнулся, долил стакан кипятку и, как бы стесняясь своей осведомленности, продолжал:

— Конечно, вам и без моей лекции известна обстановка на фронте. Вряд ли немцы добьются осуществления своих целей. С каждым днем усиливается ненависть к врагу. Да, да! А ведь Гитлер надеялся, что голод вызовет панику и резню в городе. Рассчитывал на поддержку пятой колонны.

Словоохотливый журналист рассказал, что на днях группа писателей и журналистов беседовала с немецким летчиком со сбитого бомбардировщика.

— Ох, какой он наглец! — возмущался Антон Захарович. — Вел себя так, будто не он в плену, а мы. Хвастался, что немецкие войска выполнят директиву «О будущности Петербурга». Заметьте, не Ленинграда, а именно Петербурга! Гитлер приказал стереть с лица земли наш город и жителей истребить.

— Да, действительно людоедский план, — вздохнул Шуханов.

А Лукин продолжал:

— Всеволод Вишневский спросил летчика, что Гитлер намерен сделать с Кронштадтом. «Кронштадт уничтожим, расстреляем из орудий, остров зальем водой», ответил фашист.

Шуханова передернуло.

— Не первый раз неприятель подходит к Котлину на пушечный выстрел. Но победы не завоевывал.

Шуханов как бы ходил по улицам Кронштадта. Над головой хмурое небо, с залива дует пролизывающий ветер. Немецкие батареи, установленные в Петергофе, простреливают остров, пытаются потопить корабли, которым тесно в гавани и Морском канале. Снаряды рвутся и в жилых кварталах. Но флот отбивается. И сейчас слышно, как ухает тяжелая артиллерия. Стреляет «Октябрина», поддерживают раненый «Марат», крейсеры, миноносцы…

Вдруг прекратился однообразный стук метронома, и из репродуктора послышался хрип, а потом голос диктора:

— Внимание! Внимание! Говорит Ленинград. Начинаем специальную передачу из фронтового города. — И от этих слов в квартире будто посветлело.

Артист, фамилию которого не расслышали, читал простуженным голосом:

Потом старый путиловский рабочий делился воспоминаниями о встрече с Лениным. А выступивший за ним балтийский матрос молодым, звонким голосом произнес, словно клятву:

— Пока бьется сердце, пока видят глаза, пока руки держат оружие — не бывать фашистской сволочи в городе Ленина!

— Вот это конкретный разговор! — воскликнул Шуханов. — По-морскому — коротко и ясно!

Передача внезапно прервалась. После секундного молчания снова заговорил диктор:

— Воздушная тревога! Воздушная тревога…

Шуханов предложил подняться на крышу, чтобы в случае необходимости помочь дежурным сбрасывать зажигательные бомбы. Бертенев сказал, что переждет налет в квартире. Он тяжело переживал смерть друга.

Шуханов и Лукин вскоре уже ступили на железную кровлю. Лица обдало холодом. Ночь была иссиня-черная.

— Давайте сюда! — услышали они ребячьи голоса, раздавшиеся из-за вытяжной трубы.

— Ребята, где бомбят? — спросил Лукин.

— Еще не начали. Высматривают цели, гадюки.

Над головой послышался металлический гул.

Лучи прожектора, словно фантастические мечи, врезались в черное небо. Тарахтели зенитки. Яркими светлячками летели трассирующие пули. Вдруг на парашютах повисли факелы, осветив город. И начали ухать разрывы бомб.

— На Марсово поле бросили!

— Даже мертвым покоя не дают, — зло произнес Шу-ханов.

Вторая бомба упала в Неву, недалеко от Летнего сада, и дом будто подпрыгнул. Сильные взрывы прогромыхали где-то у Финляндского вокзала. После небольшого перерыва загрохотало у Смольного.

Спустившись с крыши, Лукин собрался уходить — у него ночной пропуск.

— Так когда вы отбываете к фрицам? — спросил журналист как о деле самом обычном.

Шуханов и Бертенев переглянулись.

— Не удивляйтесь, — засмеялся журналист. — Профессия обязывает о важнейших событиях узнавать раньше других.