— Экипаж, — сказал Гельмут Кноке в боевую трансляцию и закашлялся. Он сильно волновался. — Друзья и соратники. Я сдаю лодку, — он осёкся, но тут же взял себя в руки и продолжил: — По приказу гросс-адмирала я передаю лодку корветтен-капитану Паулю фон Рёйдлиху и убываю в распоряжение штаба подводных сил. Со мной убывает и первый вахтенный офицер, обер-лейтенант Мюнке. Вместо него на лодку прибыл капитан-лейтенант Клаус Фогель. Мне было хорошо с вами, — видно было, что слова Старшему брату даются непросто. — Но судьба каждого из нас принадлежит Рейху. Я искренне верю, что особое задание, ради которого на лодку прибыл новый капитан, будет выполнено вами лучше, чем кем бы то ни было. Хайль Гитлер!

Я глазам и ушам своим не верил. Так не бывает! Смена капитана и первого помощника в боевом океанском походе – где ж такое видано? Однако это был не сон. По всему было видно, что фон Рёйдлих принял подлодку «как есть» за те десять минут, которые они совещались в капитанской «каюте». Затем слово взял новый капитан. С минуту он внимательно сверлил всех своим прищуренным взглядом, обводя глазами присутствующих, потом снял фуражку, пригладил жёсткую тёмно-рыжую шевелюру и потянулся к микрофонному пульту, заняв место Старшего брата.

— Внимание, парни, — проговорил он негромко; его скрипучий голос разнёсся из динамиков по всей лодке. — Кто меня плохо слышит в других отсеках — не беда. У нас впереди достаточно времени, чтобы познакомиться и поболтать о чём угодно. С этого момента лодкой командую я. Так распорядился лично папаша Дёниц, а я привык его приказания выполнять, не раздумывая и не останавливаясь ни перед чем.

Я онемел. Называть нашего гросс-адмирала, главного подводника Рейха, командующего Кригсмарине Львом или папой Дёницем — среди нас почти норма. Он, говорят, сам об этом знает и даже гордится. Но не при всех же! И не в первом же официальном обращении к экипажу… Нахальство какое-то. Однако фон Рёйдлих продолжал:

— Обер-лейтенант Гельмут Кноке – достойный капитан, точно так же, как и Карл-Гейнц Мюнке — отличный офицер-подводник. Гросс-адмирал забирает их к себе в штаб. А вы — прекрасный экипаж, вышедший в море на свою первую охоту, готовый драться и умирать во имя фюрера. Поэтому я выбрал вас. Умереть во имя фюрера — раз плюнуть. Гораздо труднее остаться в живых и сделать для великой Германии что-то ещё. Я здесь для того, чтобы вы имели такую возможность. Все вопросы — потом. Через десять минут погружение. Десять минут — это более чем достаточно, чтобы поблагодарить своего капитана за доставленное удовольствие тренировочных походов. Пожелайте же ему и обер-лейтенанту Мюнке удачи; кто знает — может, ещё встретитесь когда-нибудь. Время пошло.

Сказав так, новый капитан повесил микрофон, надел фуражку, глянул на часы и поднялся на мостик, за ним — и новый первый помощник.

Оказалось, обер-лейтенант Кноке уже собрал свои нехитрые пожитки и теперь он пошёл по отсекам прощаться с экипажем. Вместе с ним был и Мюнке — личность, в общем-то, серая, но во время тренировочных атак он не промазал торпедой ни разу.

Не знаю, что там говорили капитану на других постах, и что отвечал он, но когда очередь дошла до радиорубки, я сказал:

— Мне жаль, герр капитан.

Старший брат посмотрел мне прямо в глаза и спросил в упор:

— Скажите, Биндач, ведь вы знали?

— Никак нет, герр капитан. Откуда же я мог знать? — я пожал плечами.

И в самом деле — да, я старший радист. Ну и что?

— Пожалуй, ничего и не должны были… чёрт их разберёт. Всё это как-то странно… Ладно, — Кноке протянул мне ладонь. — Вы хороший человек и хороший моряк. Прошу вас, не подведите нового капитана.

— Яволь, герр капитан, — ответил я, встав «смирно». — До свидания, герр капитан.

— До свидания, Гейнц. Удачи.

А что я ещё мог сказать, кроме «яволь»?

Кноке и Мюнке поднялись на палубу, где их ждала надувная шлюпка. Потом (как рассказал сигнальщик Курт Шмюкинг) размалёванная подлодка прямо на месте погрузилась, будто её и не было, а перед погружением с неё пропели в рупор: «Auf Wiedersehen, meine Kleine, auf Wiedersehen!» — и засмеялись.

— Внимание, экипаж, — раздался из динамиков спокойный голос нового капитана. — В носовом торпедном отделении находится ценный груз. Он безопасен, но к нему не прикасаться. Никому и ни при каких условиях без моего разрешения. А теперь — ныряем. На глубину семьдесят, пока томми не налетели. Инженер-механик, оба мотора малый вперёд, спокойно, как на учениях. Смотреть в отсеках. После погружения офицерам, штурману и старшему радисту прибыть в каюту капитана.

…Ну, шли себе и шли. Определённой цели у нас не было – откуда ей быть у парусных цыган? Впрочем, стоп. Мы очень старались попасть в Клифтон к двадцатому июля, чтобы нежданно нагрянуть на день рождения к Хосе, нашему старому приятелю, с которым познакомились года за два до того. Хосе тогда здорово выручил нас с покраской днища, после чего мы с недельку бражничали в его марине. Он вправду замечательный человек, и поэтому мы сильно расстроились, попав в полосу мёртвого штиля. Дело в том, что наш старый дизель имел дурацкое обыкновение беспричинно бастовать — вот вроде всё в нём нормально, а не крутится. Подрынчит часок и стоп. Только и хватало — аккумуляторы подбить. Нашим другом был ветер, но ветра-то как раз и не было. До острова Юнион оставалось сто пять миль, это я помню очень хорошо, меньше суток хода при умеренном ветре, но тут мы завязли. На календаре было восемнадцатое.

Мы выкупались за бортом – по очереди, потому что пока один барахтается в лазурной воде, другой бдительно дежурит у лееров с винтовкой. Видите ли, мало приятного быть сожранным акулой вместо того, чтобы петь «Ла кукарачу» в компании с Хосе. Однако акул не было, и всё шло нормально, если не считать абсолютного безветрия. Мэг сварила лангуста, пойманного пару дней назад у Ла-Тортуги, и мы запили его: я ромом, а Мэгги — хорошим белым вином. После этого мы предались тому, чему предаются безгранично влюблённые друг в друга люди, оказавшись в открытом море в полосе полного штиля. Других дел не было — на дизель мы давно плюнули, его надо было просто менять.

Шторм налетел, как принято говорить, внезапно, но эти слова — просто ничто по сравнению с тем, что было. Скорее, шквал длиной в сутки — мощный, упругий и очень, очень сильный. Небо враз почернело, на яхту навалилась липкая мгла, из которой бичом хлестнул ливень. Ветер, которого мы так ждали, мигом заставил нас бросить любовные утехи и прямо нагишом кинуться к парусам: ведь в надежде на лёгкий бриз мы вывесили и грот, и бизань, и лёгкую геную. Её первым делом и убрали, иначе она бы просто порвалась в клочья. Затем принялись за грот, и здесь пришлось помучиться. Яхту сильно накренило, она развернулась, взрезала форштевнем быстро поднявшуюся волну и стремительно пошла с ветром на ост. Пока занимались с гротом, бизань только помахала нам своими ошмётками. Чёрт! Это был наш самый лучший парус, сработанный во Фримантле — единственный, с которым у нас никогда не было проблем. Кроме того, Мэгги сильно ушиблась, работая с лебёдкой грота. Когда, наконец, мы набили трисель и облегчённо вздохнули, нас волокло по ветру, как пустую сигаретную пачку. Ветер постоянно заходил — я смотрел по компасу — и становилось ясно, что «Отчаянного» тянет в глаз тайфуна. Ничего хорошего это не сулило, как вы понимаете. Но что мы могли поделать? Нас тащило чуть ли не боком. Вот это было да! Оставалось только вывалить с кормы плавучий якорь, который примерно через час оторвался к чертям, а другого у нас не было. Мы дрейфовали вместе с ураганом, и единственное, что могло хоть как-то порадовать – так это то, что почти прямёхонько к Гренадинам.

Вы не плавали в Карибском море? А-а, сэр, тогда вы не знаете, что там бывает вот так. Погода может смениться в считанные часы, а в нашем случае на это ушли минуты. Потом тайфун уходит столь же неожиданно, как и появился. Улетает дальше и крушит всё на своём пути, а потом быстро исчезает. Малой Антильской гряде везёт на такие события, так что островитяне привыкшие. Привязывают всё покрепче да прячутся… Уходить перед ураганом в море бесполезно: не успеваешь. Вас застаёт ещё за снятием со швартовов. По всему берегу потом яхты валяются.