…Ночь навалилась на яхту, и чёрная полоса острова Сокровищ быстро растаяла за кормой. Напоследок в той стороне вспыхнула и повисла осветительная ракета, потом ещё одна. Йо-хо! Ищи-свищи. Спустя четверть часа я чётко ощутил знакомую вибрацию в теле и понял, что корвет выходит из-под «купола». Я кликнул Мэг, чтобы она проверила GPS и дала мне место.

Через пару минут она показалась в открытом сдвижном люке:

– Есть место, мой шкипер. Всё, как мы и думали, только ещё на полсотни миль к осту. Я забила в память точку — «О.С.». Всё нормально, четыре спутника уверенно...

И только теперь мы поняли, как страшно вымотались и проголодались. Мэг поспешила на камбуз, а мы с Русланом остались в кокпите у штурвала. Можно было рулить изнутри, вторым штурвалом, из рубки, но не хотелось уходить от волшебного запаха океана. Разрезаемая форштевнем вода шелестела и плескала за бортом. Штормгласс в компании с барометром обещали назавтра солнечную погоду с ровным норд-остом. Я решил расспросить Руслана об острове, и как пиратская шайка нашла его. Он сказал, что не знает, и добавил:

— Из тех, кто был с самого начала, только лысый Мануэль остался. Говорил, что наткнулись случайно — драпали от морской полиции. И поняли, что этот остров — просто подарок. Его ж не видно, только когда совсем рядом. Глядишь — ничего нет. А тут остров...

Уже потом пираты наткнулись на все эти штуки — бетонные дороги, труба в центральном холме, стальные двери, сокровища… Руслан рассказал про огромную свалку старых костей, про подводную лодку и оба старых парусника, про грузовики и склады стройматериалов, про деревянную крепость и разрушенную электростанцию, про несколько кладбищ… Этот остров видел много смертей.

Конечно, они пробовали открыть эти двери. Сто раз пробовали. Однако ничего не вышло: двери очень прочные, и даже базука их не берёт. Там есть ещё вентиляционные шахты. Года три назад один разбойник из любопытства полез посмотреть, что там — и в итоге получили труп на верёвке. Он сперва завопил, как резаный, потом его вытащили, глядят — а он и в самом деле резаный, обо что-то живот распорол, все кишки наружу и вывалились…

А ещё я его про слуховые галлюцинации спросил. Ну, когда слышишь то, чего нет. Оказалось, что не только слуховые, но и зрительные. И даже очень часто. Руслан задумчиво смотрел вперёд и вспоминал:

— У меня вот однажды было, как наяву: идёт волосатый бородатый мужик, в тряпки одетый, глаза безумные, сопит... под нос бормочет что-то, в руках слиток золота несёт. И пиратов видели настоящих — с саблями, с ружьями старинными, в треугольных шляпах. Они то ром пили, то дрались, то шли куда-то. Мы эту песню все наизусть знали, про пятнадцать человек и сундук. И даже сами пели, когда напивались. Ещё фашистов видели — тоже бородатые, в рваной форме с погонами, с автоматами. Какие-то тюки, свёртки несли. Один был такой рыжий-рыжий. Всякое видели и слышали. И стрельбу, и взрывы, и вопли, и просто болтовню. Поначалу страшно было, потом привыкли. Оно же так не везде, а только в долине — там, к югу от центрального холма. Появятся — и растворятся в воздухе. Проклятое место. А уж как новеньких пугали…

Ещё бы, хмыкнул я про себя, ведь натуральная чертовщина… а Руслан продолжал:

— И как тут слугой шайтана не стать? Только выпивкой и спасались. За наркотики у нас сразу стреляли, без разговоров, а пить разрешали сколько влезет, хотя, по-моему, разницы никакой. Ай, не по мне всё это. Ну, ничего. Теперь документы справил, полечу в Джорджию, границу перейду, паспорт российский куплю и стану жить, как все.

Я сначала с удивлением подумал — если в Штаты собирается, в Джорджию, то при чём тут российский паспорт? И лишь потом до меня дошло, что он имеет в виду Грузию, которая на Кавказе.

Руслану между тем захотелось выговориться. Он рассказывал про свою землю, какая она красивая, да только пожгли там всё, порушили. И русская армия, и они же сами. Сказал, что никто там ни за какого Аллаха не воевал — ну, разве что поначалу. А потом только за деньги, неизвестно чьи. Русские солдаты — так и вообще непонятно за что. И ещё добавил, что русские их не любят. Разные они с ними. Мол, и те хорошие, и те — но разные. Дед Руслана, по его словам, в ту войну три германских танка гранатами сжёг, вынес на себе из боя командира полка, был тяжело ранен… Ему обещали дать звезду Героя — это что-то вроде французского Ордена Почётного Легиона, да? И вот семья ждала три года, а вместо этого их выселили куда-то в холодную Сибирь, на чужую землю. Теперь в Чечне свистят пули, а народ — не то партизаны, не то бандиты, смотря с какой стороны посмотреть, да и то не разберёшь...

И Руслан надолго замолчал. Я не стал лезть к нему в душу. Раскурил трубку, предложил ему, но он отказался и просто сидел на банке, глядя в во влажную океанскую ночь.

А я держал курс и размышлял — вот почему так? Нам, англичанам, французы — старые враги, столько веков воевали, но ведь умеем жить дружно. Если захотим. Вон, взять хотя бы меня и Мэг...

Мы шли в кромешную темноту, и наши паруса, слегка похлопывая в упругих струях тёплого ветра, подбадривали нас.

…Дописываю вечером, по часам 20.00. До сих пор не могу прийти в себя – во-первых, после вчерашнего, во-вторых, после сегодняшнего. На обратном пути я долго сидел на могиле Герхарда и плакал. Мне было жалко себя, жалко тех, с кем я столько пережил на борту U-925, жалко Гретхен и не знаю кого ещё. Мне было очень плохо. Что-то в этом мире не так. Ведь мы же люди! Или нет?

Было ещё светло; я добрался до дальнего подножия северного холма довольно быстро и без приключений. Туда ведёт не бетонная дорога, а как бы широкая и хорошо натоптанная тропа. Там и в самом деле ничего интересного и захватывающего, никакой романтики. Нет. Там просто ужас. Там три линии хлипких дощатых бараков, вокруг них два ряда колючей проволоки и низкие вышки для часовых, с пулемётами и прожекторами. На вышках не было никого, из угрюмых бараков не доносилось ни звука. Но я даже не дошёл до них. То, что я увидел слева от дороги, заставило меня остолбенеть.

Там яма, огромная-преогромная яма, полная мертвецов. Скелеты, полуразложившиеся трупы и люди, застреленные всего несколько дней назад, одетые в тряпки и совсем голые — все они свалены в яму кучей. Их там сотни, а может, и больше тысячи. И поодаль — восемь столбов с перекладинами. Там на верёвках ещё что-то висело – то, что когда-то было людьми...

И невыразимая вонь. Душная упругая волна тёплой вони. Комендант говорил, что здесь нет хищников. Верно. Зато есть хищные птицы. Их не видно в других частях острова, ведь им там просто нечего делать! А здесь у них стол. Их тут много. Очень много! И они даже головы ко мне не повернули, они были заняты неимоверной грудой протухлого человеческого мяса. Я зажал нос, повернулся и побежал назад, что было сил, но метров через сто упал, и меня вывернуло.

Да будь он проклят, этот остров! Проклят во веки веков!!!

Уже глубокая ночь, я сильно пьян. Я не могу уснуть. Я пишу, лежа у костра. У меня голова пухнет от жутких мыслей и видений. Я буду писать, пока не выключусь.

Кто же мы на белом свете? Экипаж... Полсотни вчерашних мальчишек из «Гитлерюгенда», ну просто сопляков, которые, в сущности, ничего собой не представляют без твёрдой руки таких, как Змей и Фогель... или же нет? А Герхард? А Дривер, Штанцель? Мы подводники Рейха, серые волки, оплот германского духа [далее целая строчка жирно зачёркнута] победа и самопожертвование во имя во имя чего? Герои? Или в самом деле стадо, которое можно заставить делать что угодно? А был бы вместо Змея какой-нибудь Дитц? А вся Германия и её фюрер [фраза не закончена] Но, в конечном итоге — какова всё-таки цель Змея? Какой-то остров с сокровищами, весь мир до Антарктиды (о, мой Бог!), а что потом? И ради чего? Неужели его задача такая же [фраза не закончена] ведь он офицер Кригсмарине, но просто не любит марать руки? Да, мы военные моряки, нам положено топить корабли, но на кораблях-то ведь тоже люди [далее два слова жирно зачёркнуты], почему я не думал об этом раньше? Зачем Бог сделал человека таким, что он всегда прозревает слишком поздно? А кто-то и вообще не прозревает... я не хочу быть похожим на этих эсэсманнов. Но я, Гейнц Биндач [зачёркнутое слово], мы все тут, на этом страшном острове. И что же дальше??? Я люблю тебя, Океан. Я ненавижу войну. Я больше не хочу воевать. И я скажу об этом Змею. Решено. Меня расстреляют. Он обязан меня расстрелять. Пусть. Плевать [далее около десяти слов неразборчиво]