Герхард видел у капитана карту острова. Мы войдём в узкий залив в северной его части. Там нас будут ждать прямо на пирсе. Снова погрузились (от греха подальше), ложусь спать.

08.15. Идём к острову. Вход в бухту хорошо виден. Все свободные от вахт торчат на верхней палубе. На поднятом зенитном перископе болтается белый треугольный флажок с надписью «7191» — гружёный пароход типа «либерти». Такова традиция. Погнутый боевой перископ не портит картину, а даже наоборот. Конечно, мы не знаем, кого мы там на самом деле потопили, но Змей решил считать по минимуму.

12.40. Прошли примерно половину залива, который больше похож на длинный узкий канал. Кругом джунгли, ветер доносит с берега пряные запахи. Где же база? Только деревянный пирс на песчаной косе, правда, пирс довольно большой. Справа от пирса у берега стоит парусное судно без реёв — то ли бриг, то ли шхуна. Кажется, оно на мели.

Капитан согнал вниз всех, кроме швартовой группы. Я успел заметить, что на пирсе нас встречают несколько человек, но рассмотреть не удалось.

Дописываю вечером перед сном. Произошло много всего. По порядку.

После швартовки капитан и второй помощник сошли на пирс (два других офицера и остальной экипаж оставались на борту). Через полчаса Змей и Герхард вернулись на лодку и собрали экипаж в носовом торпедном, куда с большим трудом набились все — вахту-то никто уже не стоял. В лодке была тишина, отключили даже трюмные помпы.

— Поздравляю экипаж с выполнением задания фюрера, — начал Змей. — Вернее, мы его почти выполнили. Нам остаётся передать груз. Потом — отдых. Три дня. Ночевать будем на лодке. По острову ходить только втроём, хотя он практически безопасен. Мало ли куда забредёте, поскользнётесь… чтобы рядом всегда была помощь. Первый помощник распишет вахты по-береговому. Треть экипажа всегда должна быть на борту или на берегу возле пирса. В северную часть острова и на самый большой холм никому не ходить. Это опасно для жизни.

Тут капитан сделал многозначительную паузу, и было непонятно — то ли там действительно что-то опасное и страшное, то ли там просто особая зона, например, могут пристрелить часовые или что-нибудь вроде того. После паузы он продолжил:

— Распорядок дня остаётся обычным: корабельные ремонтные работы, завтрак, обед, ужин, отдых. Хельмут и Фридрих, непременно включите в рацион фрукты. Под руководством первого помощника произвести ревизию всего продовольствия. Далее. Старший радист Биндач следует со мной. У базы трудности с радиостанцией, с топливом и провизией. Последнее судно было здесь четыре месяца назад. У меня всё, — закончил он. — Купайтесь, загорайте, отдыхайте. Вы заслужили. По форме одежды ограничений нет, но не забывайте, что вы военные моряки. Вечером — банкет, участвуют все, не только офицеры. Вопросы есть?

Вопросов была куча, но никто ничего не спросил. Гул одобрения наполнил отсек. Вперёд протиснулся машинист-маат Кляйнау.

— Герр капитан, можно я скажу несколько слов? Благодарю вас, герр капитан. Друзья! Я думаю, нам всем следует сказать спасибо нашему капитану. Мы живы, мы выполнили задание, мы прошли через тяжёлые…

— Оставьте, Хорст, — перебил его Змей, пожав плечами. — Каждый член экипажа выполнил свой долг, вот и всё. Ну, прогулялись по Атлантике... ничего особенного. Если вечером вам очень захочется провозгласить тост, экипаж с удовольствием предоставит вам слово. А сейчас никому не разбредаться, покуда не будет забран груз. Да, и ещё, чуть не забыл. Фогель, на пирсе возле лодки поставить часового с автоматом. На борт пускать только членов экипажа, больше никого, либо по моему личному приказанию. Всё, остальные вопросы потом. Старший радист и второй помощник – за мной.

И мы вышли на верхнюю палубу, а оттуда ступили на добротно сделанный пирс. «Золотая рыбка» стояла к нему правым бортом, почти упираясь носом в песчаную косу. От форштевня до берега было всего метра три.

Пирс закончился на косе. Песок имел приятный светло-серый цвет, почти белый, запах леса сразу закружил мне голову. Первое время ноги не слушались – отвыкли от ходьбы. Меня слегка качало — впрочем, так происходит всегда, когда сходишь на берег после моря. На косе нас ждали трое, если не считать двух здоровенных автоматчиков, стоявших поодаль. Форма у них была забавная — песочно-жёлтая. Брюки отрезаны и подшиты чуть ниже колен в виде длинных шорт, такого же цвета рубашки с закатанными рукавами, чёрным галстуком и всеми положенными на эсэсовском френче знаками различия и регалиями, на головах — пробковые шлемы (у автоматчиков — кепи), на ногах — коричневые ботинки и светло-серые гетры.

Один из трёх, толстый и с тремя подбородками, весь был увешан крестами — Испанский, оба Железных (почему-то и сами кресты, и ленточка), Немецкий в золоте, ещё какой-то… словом, все, кроме Рыцарского. Он имел петлицы штурмбаннфюрера СС, причём в правой, кроме рун «SS», поблёскивала эмблема «мёртвая голова». Второй имел чин унтерштурмфюрера. У обоих на поясе висели пистолетные кобуры, но у одного слева, а у другого — справа (когда мы потом здоровались за руку, я понял, что унтерштурмфюрер левша). Третий же выглядел сугубо штатским человеком, этаким типичным натуралистом-ботаником — всякие там тычинки, пестики... На нём колоколом висела выцветшая рубашка неопределённого цвета с закатанными рукавами, такие же потёртые шорты и пыльные коричневые сандалии на босу ногу. Голову венчал грязно-белый пробковый шлем, глубоко посаженные глаза смотрели сквозь круглые очки. Он был тщедушен и весь в морщинах. Все встречающие имели завидный загар.

Штурмбаннфюрер шагнул в нашу сторону и довольно развязно сказал:

— Этот, что ли, ваш радист, капитан? Пусть немедленно займётся нашей радиостанцией. Ганс, забирайте его и топайте в бункер.

Я не был готов к такому тону и остался стоять на месте, растерявшись.

— Вы не слышали приказания, матрозе? – с ноткой угрозы спросил толстый эсэсовец, посмотрев на меня в упор своими рачьими глазами.

— Идите с офицером, Гейнц, — сказал мне Змей, а когда мы с этим Гансом удалились на пару шагов, я услышал, как капитан проговорил вполголоса: — Хотелось бы заметить, штурмбаннфюрер, я не капитан, а корветтен-капитан. Это означает, что мы равные по чину. И Гейнц Биндач не матрозе, а функмайстер-обер-гефрайтер… цур-зее, – добавил он после краткой паузы, и в его голосе проскочила еле заметная нотка издёвки, — то есть почти унтер-офицер, причём морской. Кроме того, мои люди подчиняются мне, и только мне. Больше никому. Прошу вас иметь это в виду… — дальше я не слышал.

Ух ты… а наш-то капитан тоже не прочь поддеть пехтуру… «Цур-зее» — это ж только офицерам, а СС по сути та же пехота, «гуталин», вот как ни крути. И я был в куртке без погон... хе-хе. Ну и поделом ему.

Звук был как бы сверху и в то же время со всех сторон. Вот словно ты находишься в фокусе сразу десяти акустических колонок. И внутри, прямо в голове. Это жуткое ощущение, доложу я вам.

Я почувствовал, как встают дыбом волоски на теле — все до единого. Леденящий душу страх пронзил меня, и каким-то внутренним сознанием я вдруг понял, что по мне проходит точно такой же, похожий на электрический, разряд, какой я ощущал, когда «Отчаянный» только вошёл в «купол». Мэг била сильная дрожь, она смотрела на меня широко открытыми глазами, бледная, как полотно.

Она сделала движение, чтобы прижаться ко мне, но споткнулась обо что-то и нечаянно толкнула меня назад…

И голос смолк. Смолк вместе с исчезновением ощущения тончайшего покалывания и вибрации, пронизывавшего всё моё тело. Мэг прижалась ко мне из всех сил, но неожиданно повернула голову в сторону Южной бухты и внимательно прислушалась. Потом она снова взглянула на меня и медленно подалась назад, увлекая также и меня.

И снова — эта странная вибрация. И снова голос, но уже другой, причём не один. На этот раз это была песенка — до невозможности знакомая, но почему-то на немецком языке. Нестройный хор распевал ленивыми, словно пьяными, голосами: