Провидица дрожала, глядя на Ворона с жалостью и отчаянием; в глазах ее блестели слезы, брови были болезненно изогнуты. Скарпхедин еще раз попробовал вырваться из державших его рук, и рвался, пока видел, как верховная жрица подошла к Провидице, помедлила несколько мгновений, пока та обратит на нее внимание, и под становившиеся все более дикими и зловещими голоса певших жриц и прихожан, одним молниеносным движением перерезала Провидице горло. В тот же момент оборвалась и песня. Скарпхедин замер, глядя на стекающую на каменный пол кровь. Обмякшую Провидицу подхватили младшие жрицы, в то время как верховная жрица неспешно, движениями почти ленивыми, под корень обрезала натянутые, как струны, волосы Провидицы. Жрицы опустили тело Провидицы на пол, а длинные пряди, точно черные змеи, остались висеть на ветвях дерева. В последний момент Скарпхедин заглянул в глаза Провидицы, только узревшие смерть. Что-то оборвалось внутри него, туман застлал его разум, и он не помнил, что происходило дальше. Помнил лишь собственную ярость и боль.

Он пришел в себя в подземельях Обители Мрок, в одной из темниц. Земляной пол непрестанно отдавал холод, сливавшийся с сыростью, и оттого пробиравший до костей. Но Скарпхедин не замечал его: он плакал, задыхаясь в рыданиях, и не мог и не пытался взять себя в руки. Никто никогда не подумал бы, что он, Скарпхедин, жестокий и беспристрастный, решавшийся на самые сложные дела, чей клинок не раз пил человеческую кровь, - лежит в темнице, окутанный темнотой и собственным горем, и не может сдержать слез.

Сколько прошло времени - он не знал. Тело болело. Скарпхедину казалось, что силы покидают его очень быстро, и радовался тому, что, должно быть, не так долго ему осталось мучиться. Но в один из дней (которые для Скарпхедина во тьме подземелья были неотделимы от ночей) к нему явилась помощница Старшей жрицы. Она вывела его в одну из комнат Храма, обработала его уже успевшие чуть затянуться раны и сказала:

- По просьбе Высоких Гарванов... и по воле Тид, тебя отпускают, - она посмотрела в сторону приоткрытой двери: по коридору прошла Старшая жрица.

Скарпхедин ее тоже видел, отчего невольно вздрогнул и хотел подняться, чтобы подойти к ней, но помощница жрицы удержала его.

- Ты слаб, - сказала она. - И никогда не восставай против Девяти Матерей и их служителей. Никогда. Иначе их гнев настигнет тебя.

Скарпхедин устало посмотрел на нее и ничего не сказал.

- Слушай, - помощница жрицы подалась вперед, так, чтобы никто, кроме Скарпхедина не мог ее услышать, - сейчас ты уйдешь вместе с Воронами. Но знай: мне было видение. Тебя простила Тид, но кара Мрок с тебя не снята. Если ты в следующей жизни родишься в этих краях - не видеть тебе этого мира, ты будешь слеп. В любом другом месте ты обретешь то, что утратил.

Скарпхедин удивленно поднял брови, чуть изменившись в лице.

- Не торопись за тем. Тид будет следить. Сама Тид! Не ищи смерти. Делай, что должно, - она помолчала, поспешно вложила ему в руку небольшой обрывок грубой ткани и тут же отпрянула: в комнату вошла Верховная жрица.

- Я провожу Гарвана, - сказала она.

Ее помощница низко поклонилась и вышла. Присутствие Верховной жрицы действовало на Скарпхедина угнетающе, но он почти сразу забыл о ней, когда увидел на пороге Храма Сульбрэна и Орма. Орм холодно поблагодарил Жрицу и пропустил Скарпхедина к лестнице. Оказавшись на улице, Скарпхедин почувствовал, что, хотя печаль и осталась лежать камнем на душе, он невольно радуется солнцу и теплу, сухому ветру и высокому небу. Нойр все еще сжимал в руке небольшой кусок грубой ткани; повинуясь слабому любопытству, он расправил его на ладони и увидел свернутую в кольцо прядь темных волос.

Солнце померкло, скрытое пыльными облаками. Надвигалась песчаная буря. Старый каха;рд, не обращая внимания на суету, царившую на стоянке, зашел в шатер, где рядом с полуживым нойром уже который день сидела его, кахарда, ученица. Других Ведающих в племени не было, так что только они могли как-то помочь раненому Гарвану.

Завидев кахарда, ученица поднялась.

- Ну как, Ахина, что-нибудь изменилось? - спросил старик-хиит.

Она покачала головой.

- Если его не вернут, рана не затянется, - тихо сказала Ахина. - И Дара в нем осталось очень мало. Он не восстановит его, если Дщерь его не отпустит.

- На все воля Тид, - спокойно сказал Аривад. - Сейчас буря, значит, эта пустыня и та - едины. Быть может, Гарван сможет вернуться.

Ахина поджала губы и страдальчески взглянула на Гарвана: он лежал на кошмах, и красное пятно алело на ткани, которой Ахина перевязала его рану. Нойр был очень бледен, дыхание его было едва заметным, и за все минувшие дни не изменилось ничего. Ахина чувствовала Дар, едва бьющийся в крови нойра и не дававший ему умереть. Словно бы подсказанная кем-то, в светлую голову Ахины пришла мысль:

- Отец, - обратилась она к кахарду, -  что если я схожу к источникам Нэхира и принесу оттуда воды?

Аривад сдвинул седые брови:

- Зачем ему вода бессмертия, если он и так бессмертен?

- Эта вода вернет ему силы, что покинули его, и, быть может, возрождающийся Дар притянет душу обратно.

- Заберет из объятий Великой Дщери? Ну, попробуй, - старик пожал плечами. - Если он не умрет во время этой бури...

И Гарван не умер. Ахина, дождавшись, пока пески утихнут, отправилась к скалам Нэхира. Аривад непрестанно задавался вопросом о том, чем Ахина собирается платить наядам за то, чтобы те пропустили ее к Источнику. Мало кто из смертных возвращался из скал Нэхира живым; хиит не был уверен в том, что магических сил Ахины хватит, чтобы противостоять наядам.

Аривад вышел из шатра и окинул взглядом расстилавшийся перед ним охристый простор бесконечной пустыни. Пески были неподвижны, и на горизонте в сероватой дымке сливались с выцветающей голубизной неба. Из-за куста верблюжьей колючки осторожно вышла ган-гачиг. Тонкий силуэт ее едва заметно подрагивал: истинное лицо Пустыни постепенно становилось незримым: уходили отголоски прошедшей песчаной бури. Ган-гачиг повернулась к хииту. На ее красивом смуглом лице играла легкая улыбка, темные глаза игриво поблескивали. Она протянула к кахарду смуглую руку, но, увидев, что хиит не заинтересовался, ган-гачи;г погрозила ему пальцем и, звонко рассмеявшись, растворилась в воздухе.

Старый кахард усмехнулся в усы и подумал:

«Смущай других, ган-гачиг, ядовитая слеза Пустыни».

***

Ахина вернулась на рассвете восьмого дня. Скинув покрытый пылью красный бурнус, она протянула Ариваду небольшой, но тяжелый медный кувшин, горлышко которого было запечатано воском.

- Как тебе удалось? - удивленно спросил кахард, принимая из ее рук драгоценный сосуд.

Ахина молча качала головой и легко улыбалась. Лишь к середине дня, когда она смочила губы нойра водой бессмертия и промыла ею его рану, она сказала Ариваду:

- Наяды приказали мне молчать всю дорогу и пока вода не коснется крови нойра. Они его, оказывается, давно знают. Они все знают...

Аривад задумчиво посмотрел на медный кувшин, стоявший на коврике в углу шатра: в нем оставалось еще много воды, и большим соблазном было сделать хотя бы глоток бессмертия. Хиит воображал, как к нему вернется былая сила, как он снова станет молодым и будет жить, не опасаясь ни старости, ни смерти. Если наяды отдали в его распоряжение целый кувшин, быть может, они были не против того, чтобы воду вкусили достойные? Так думал Аривад, но не решался ничего сделать, как не решался спросить о том свою ученицу. Она же была всецело поглощена заботой о нойре.

Эмхир пришел в себя глубокой ночью. Он чувствовал свое тело, чувствовал едва пробивающуюся боль и слабость, пронизавшую мышцы. Открыв глаза, он понял, что зрение не торопится возвращаться к нему: несколько долгих минут он созерцал кромешную темноту, прося Мейшет помочь ему, а, когда наконец его молитвы были услышаны, первое, что он увидел - были белые руки девушки, которая дремала, сидя возле опоры шатра. На ее предплечье темнел широкий каменный браслет, а рядом с коленями стояла небольшая лампа, чье пламя едва подрагивало, искажая образы, вытканные на украшавших шатер гобеленах.