- О твоих пороках все молчат, - ответила Сванлауг. - Равно как и о том, что творится в Афлетане.

Фьёрлейв хотела что-то возразить, но тут решил вмешаться Эмхир.

- Довольно. Если говорить о Гафастане, то он по жребию достался мне. И я не виню Сванлауг ни в чем - она стала жертвой тех, кто так или иначе придумал бы, как еще нам досадить, даже если бы так вовремя не услышал беседу Сванлауг и... того безвестного смертного. Нам следует помнить, что Триада всегда под угрозой и даже Эрмегерну мы не можем доверять всецело.

- Ты прав, - сказал Гицур. - Здесь нам не будет покоя.

- Покой - это смерть, - ответил Эмхир; он помолчал, разговор продолжать не имело смысла, поскольку он не мог закончиться чем-то, кроме очередной ссоры Фьёрлейв и Сванлауг. - Час поздний. В Храме Девяти скоро будут возносить молитвы Тид и всем с нею идущим. Пока вы здесь, я бы советовал вам почтить Матерей Пустыни. Быть может, они нас... вразумят.

 Он поднялся со своего места, кивнул Фьёрлейв и Гицуру и вышел. За ним поспешила Сванлауг.

- Эмхир, - сказала она, догоняя его в освещенном желтоватым светом масляных ламп коридоре, - мне кажется, нашей Четверке так скоро придет конец. Мы друг друга передушим.

- Разве что вы с Фьёрлейв, - ответил Эмхир. - Хотя между нами давно нет единства. Быть может, потому, что мы не рождены править независимо, и над нами всегда должны быть еще какие-то правители, как это было на Фёне.

- Я принесла раздор в Триаду, - Сванлауг опустила голову.

- Нет, ты вернула нам равновесие: правящих Воронов всегда должно быть четверо. Даже если Духи Севера от нас и отвернулись, мы все равно должны оставаться почтительными. Возможно, что-нибудь еще изменится к лучшему.

Тщетно стараясь отвлечься от тяжелых мыслей, нойрин не нашла ничего лучше, чем спросить:

- Фьёрлейв говорила о какой-то родственной крови с тобой... что она имела в виду?

Эмхир посмотрел на Сванлауг долгим взглядом и ответил:

- У нас с ней есть один общий предок. Когда-то так случилось - не знаю, в каком колене это было - этот нойр согрешил с кем-то на стороне, не то с кем-то из Соек, не то из Галок... Нойрин оказалась разумной, не стала ни на что претендовать, но вот вранова кровь в ее отпрыске оказалась сильной, да и сам отпрыск потребовал признания. Но его не признали. Озлобленный, он своими заслугами добился очень многого и положил начало новому роду, уже не имеющему ничего общего с прежним (кроме крови, конечно же). Фьёрлейв именно из этого рода.

- О, я не знала, - пробормотала Сванлауг.

- Мало кто знает, - Эмхир пожал плечами. - Да это уже и неважно. Доброй ночи.

Он кивнул Сванлауг и ушел к себе.

Сванлауг смотрела, как силуэт Эмхира постепенно исчезал в полумраке коридора, затем негромко вздохнула, возвращаясь к мыслям о событиях минувшего дня. Еще недавно она хотела, чтобы скучное течение жизни закипело, чтобы новые краски сменили приевшуюся серость. Но теперь она о том жалела: мрачными оказались цвета...

***

Пустыня полнилась светом и уходящей свежестью ночи. Полтора десятка всадников выехали из Гафастана еще затемно. Впереди всех следовал Эмхир, а за ним - жрецы Вафат, и черными провалами казались их лица, скрытые сплошными масками и тенями капюшонов. Позади скакали люди шаха, и, прикреплённое к длинному копью, вздымалось и опадало красно-золотое знамя Западного Царства. С большим трудом им удалось найти место, где Гарваны похоронили Рух. Жрецы Вафат долго кланялись убитой птице, потом отыскали останки шахских охотников, прочли над ними молитвы, сожгли шкуру гиены и, собрав останки, завернули их в полотно и закрепили между своими лошадьми. Оттого обратный путь был более долгим: служители Вафат ехали медленно, и скоро уже поднявшееся солнце освещало их темные одежды и испещренные письменами и узорами маски. Жрецы непрестанно что-то бормотали, а шахские воины ехали рядом, опустив головы и лишь изредка бросая на них взгляды, в которых мешались страх и благоговение.

Эмхир хотел вернуться до начала зноя, но чувствовал, что его желанию не суждено сбыться. Шах должен был отбыть на рассвете, оставив в Гафастане вазира и часть людей, которые должны были нагнать его у Тенмунда, прежде удостоверившись в том, что останки охотников привезены с соблюдением всех ритуалов и что кости Рух не были потревожены, - как договорились Великая Четверка и шах Западного Царства.

Маленькая каменка кружилась вокруг всадников. Она то подлетала ближе, то снова пропадала из виду. Эмхир заметил ее, остановил коня и протянул руку: птица опустилась к нему на ладонь, и нойр заметил привязанный к лапке каменки обрывок пергамента. На нем мелким почерком Сванлауг на языке Севера было написано: «Твоя южанка ушла вместе с шахом».

Каменка упорхнула, обрывок пергамента упал на песок. Эмхир не собирался его поднимать: всякая мысль улетучилась из головы, будто бы упорхнув вместе с каменкой. Остались только волнение и горечь, похожая на горечь утраты: Разда покинула город, значит, для Гафастана и для Эмхира она словно бы умерла.

Конь Эмхира нетерпеливо перебирал ногами, воины шаха и жрецы Вафат остановились в почтительном отдалении и, чтобы продолжить путь, терпеливо ждали, пока Гарван подаст знак. Он же пребывал в пустом смятении. Первым желанием было оставить всех и броситься вслед за шахским караваном, но разум не позволил совершить безрассудство. Гнаться за караваном было бессмысленно, и тогда, и позже. Как ни ушла Разда, она теперь принадлежала Ориву ин-Наару ах-Дуу, и для Эмхира была потеряна навсегда.

Гарван поднял глаза к небу и, вместо того, чтобы обратиться к Амре, произнес неслышно: «Тид, пощади».

В следующее мгновение он опустил голову и послал коня галопом - будто ничего не произошло. И только некоторые жрецы Вафат, прежде чем последовать за Гарваном, молча переглянулись между собой.

Если в течение нескольких дней будет так сжигать время меня пламенем разлуки,

То никто не найдет в этом мире даже моих следов.

(Саккаки)

В Гафастане о Разде никто не думал, кроме ее семьи и самого Эмхира. Для города Разда была просто одной из многих дев, быть может, лишь более красивых, чем все прочие, и оттого некому и незачем было о ней вспоминать. Зато говорили о шахе и о том, что он в немилости у Девяти Матерей, поскольку Мейшет и Амра так и не дали ему наследника. У шаха было множество жен и наложниц, но рожали они нечасто, и, если все же на свет появлялись сыновья, они умирали либо во младенчестве, либо в течение следующих нескольких лет. Всякий раз рождение сына было для шаха и большой радостью, и напряженным ожиданием нового горя, и тогда во всех храмах Западного Царства начинали приносить богатые жертвы Девяти Матерям Пустыни, днями и ночами молились жрецы, и даже казалось, будто их песнопения растворены в каждом шорохе, в каждом звуке, и словно всякий город погружен в молитву.

Через два года после того, как Разда покинула Гафастан, с очередным караваном туда пришла весть: «Разда, любимейшая из жен шаха, родила ему сына». Вместе с караваном прибыли и дары, отправленные шахом для гафастанского Храма Девяти.

Эмхира эта весть застала в Черном Сердце Гафастана, услышал он ее случайно - из уст переговаривавшихся о чем-то жен Гарванов. Он не удивился и не расстроился больше, чем прежде: чувства его все еще тлели, медленно разъедая душу.

Как и прочие Вороны, желая очистить осадок накопившихся чувств, он курил дурман. Считалось, что после этого всякая душевная мука, все следы ее оставались за гранью, растворяясь в соцветиях и туманах глубокого транса, и можно было начать жить и чувствовать заново, с рассудком холодным и трезвым, а все прочее, что помнилось прежде, хотя и оставалось, не приносило прежнего смятения. Эффекта от дурмана Эмхиру хватало ненадолго, и нойру это казалось странным. Он чувствовал, будто в сетях Амры, которые оплели его, было что-то стороннее, чуждое Матерям Пустыни.