Служители Вириде отправились обратно за городские стены в родной Храм. Эмхир пустил коня шагом, следуя вдоль реки; он отпустил поводья и взглянул на увлекаемые течением нарциссы.

«Да будут услышаны благие молитвы», - подумал он.

Много раз в год служители Матерей Пустыни и обращались к богам через Великую Реку, считая, что река - дорога к небу. И Матери слышат их... Только жрецы Тид не приносили жертв, поскольку знали, что Тид есть все, она во всем, всеобъемлюща и вездесуща; она не требует конкретной простой жертвы, но указывает путь к вечности - путь к самой себе, и этот путь - весь мир, этот путь - вся жизнь.

Караульные открыли городские ворота, пропуская Эмхира. Тень высоких стен на несколько мгновений скрыла его от глаз караульных, которые от привычной скуки молча гадали, где был Ворон и что делал.

Чтобы попасть в Гарван-Этксе, нужно было пересечь площадь, на которой свершались суды, в том числе и тот, на котором судьей был Эмхир. Невольно ему вспомнились события того дня, и призрак воспоминания развеял хрупкие тени служителей Вириде, еще окружавшие Эмхира. Он снова видел площадь при свете дня, видел послухов Фриви и блеск золотого торквеса Зэрмелис, и рассыпавшиеся по земле камни для жребия... Каждая деталь вырисовывалась с поразительной яркостью, но ярче всего он видел Разду, сидящую посреди площади с опущенной головой; смирение и грусть словно клонили к земле ее гибкую фигуру. Одна лишь мысль о Разде заставляла его душу замирать, хрупко, невесомо... Прекрасная южанка пробудила Эмхира от беззлобного равнодушия, сковывавшего все его существо долгие годы. В Разде было что-то непостижимое, недосягаемое, сильное, что нельзя было понять разумом, но что отчетливо улавливала душа.

В Гарван-Этксе Эмхир оставил коня кому-то из атгибан, но сам не отправился в отведенную ему «келью» в жилой части Гарван-Этксе. Вместо этого он поднялся в одну из башен и оттуда вышел на мост, соединявший ее с Северной башней, чьи обитатели, если и не спали, то едва ли вышли бы за ее пределы. Эмхир знал, что Гарван-Этксе был погружен в сон, быть может, чуть отличный от сна всего Гафастана, и, если кто-то все же бодрствовал в этот час, то они были скрыты где-то в стенах домов или в свежей темноте садов Сердца Гафастана. Опершись о парапет, Эмхир погрузился в прежние мысли. Ему, Старшему Гарвану, было легко получить любую девушку Триады: достаточно было указать на нее своим приближенным, чтобы ее привели к нему; он мог и сам выразить любой свое расположение и едва ли нашелся бы в Гафастане кто-то, кто осмелился бы пойти против воли Гарвана. Это Эмхиру и претило: он знал, с какой молчаливой покорностью пришла бы к нему Разда, как и любая из прочих. Их извечное преклонение, трепет и раболепство - все было не то, все было омерзительно и чуждо. Ему же хотелось истинных чувств, подлинного единства. Приказом того не получить. Не плоть верховодила его желаниями. Он, как нойр знал: существовало еще что-то, более высокое, более тонкое. Есть такие ростки, которые должны оплести и зацвести, и тогда это будет истина, это будет то подлинное, что обычно пропадает, смятенное единожды не сдержанной страстью.

Из-под моста вспорхнула какая-то птица. Лунный свет заставил ее оперение вспыхнуть серебристым цветом, но едва ли птица была серой. Тем не менее, она заставила Эмхира вспомнить Анборг. Невольно Эмхир задавался вопросом о том, жива ли она, что с ней ныне? Он был ей благодарен за то, что она ценой своего Дара, своих сил спасла обреченных на смерть Воронов, пусть не нойров более, но сохранивших северную кровь и принесших в Гафастан многое из былых нравов, обычаев и традиций. Кроме благодарности, в сердце Эмхира все же оставалась любовь к ней, возможно, не такая яркая, как прежде, горевшая ныне тусклым светом, ибо осознание того, что им больше не увидеться, душило чувство. И все же, Анборг некогда была ровней Эмхиру. Теперь же она не была более сильна (если не умерла), а Эмхир больше не был нойром, хотя и сохранил Дар и вечную жизнь. Он понимал, что с его стороны неправильно будет пытаться связать свою судьбу с Раздой, поскольку она, пусть и скрасит его бытие, но пройдет мимо так же, как минувшие века, и все - прочь, обратится в прах, пепел и белые кости, прежде изрядно пострадав, сознавая свою незавидную участь.

Вопреки доводам рассудка, сдаваться не хотелось: судьба следует путями неведомыми, и прощаться с надеждой прежде, чем что-то предпринимать было не в духе Эмхира. И он все же решил попытаться пойти на поводу у своего чувства, и принять все, что этот путь ему подарит.

«Еще немного. Никуда не денешься», - думал Орм, горяча аргамака, буйным галопом взрывавшего песок белесых барханов. Он спешил к месту, где должна была быть птица Рух. Орм был уверен, что следует по правильному пути, но на положенном месте птицы не увидел: вместо Рух среди песков раскинулся небольшой оазис, зеленеющий кустарниками в тени высоких пальм.

«Я не мог ошибиться», - сказал себе Орм, задумчиво озираясь.

Он спешился и прошел вперед, ведя коня под уздцы. Прохладная тень приветливо приняла Ворона, от растительности веяло свежестью; рядом журчал ручей, его поток образовывал небольшую запруду, глубокую, скрытую тростником. Орм знал наверняка, что прежде в округе не было никаких оазисов, кроме уже известных; этот был слишком мал, слишком странен и никак не мог появиться за несколько дней. Ни следов Рух, ни человеческих следов Орм не обнаружил. Все дышало первозданной чистотой, странно непривычной и будто огражденной от пустыни незримой завесой, не пропускавшей ни песка, ни пыли.

Некоторое время Ворон просто бродил по оазису, пока не заметил в разросшихся кустах большой скелет. Ножом он срезал буйные вьюны, оплетавшие кости и мешавшие понять, кому они принадлежали. Когда же показался и череп, Орм убедился в том, что перед ним скелет некрупного мольдского слона, и вдоль хребта его темнела еще не сгнившая плоть.

«Значит, я все же не ошибся. Рух была здесь. Странное дело», - подумал он и посмотрел в небо, сощурив глаза.

Было тихо.

Неспешным шагом Орм вернулся к ручью, снял тагельмуст и с наслаждением умылся ледяной водой, казавшейся более приятной и чистой, чем воды Великой Реки. Волнистая борода Орма быстро сохла под палящими лучами солнца.

Что-то в запруде, белое, не порожденное ни бликами, ни тростником, клонившимся вдоль воды, привлекло внимание Гарвана. Орм подошел ближе: подводные травы переплелись с темными, крупными перьями, из-под чуть рябящей водной глади выступало белое лицо; тело, наискось погруженное в воду, закутано было в нечто неясное, мутневшее среди водорослей. Нельзя было понять, какого пола было это существо, но то, что это не человек Орм понял сразу. Прежде с подобным он не встречался, но страха не испытывал. Белесая фигура манила его безмолвной тайной. Ворон опустился на колени, почувствовав через ткань шальвар холодный и влажный ил, и, погрузив руку в ледяную воду, осторожно коснулся острого плеча неведомого создания. Орм не вздрогнул и не отпрянул, когда раскрылись огромные хищные глаза и впились в него взглядом. Тонкие темные губы неведомого создания искривились в подобии улыбки. Будто загипнотизированный, Орм оставался недвижим, и столь же спокойной и неподвижной оставалась его душа. Холодная рука с длинными загнутыми когтями легла ему на лоб, и Ворон почувствовал, как струйки воды стекают по его лицу. А затем давно забытое - словно кости стали полыми и легкими, словно оковы тела уступили прежней свободе, словно вновь ожила погубленная часть души. Орм обратился в ворона, расправил черные крылья и взмыл в небо. Ликование переполняло воина. Сильные крылья несли его по волнам согретого солнцем воздуха, а внизу расстилалась пустыня. Орм снова был собой, снова - нойром и его бесконечно долгое существование, наконец, обретало смысл.

Очнулся он вновь в человеческом облике у самого оазиса. Он видел белеющий костями и наполовину скрытый кустарником скелет слона, который он недавно отчистил от вьюнов, видел примятую траву - где сам прошел к запруде. Ворон поднялся на ноги, чуть дрожа от радости и волнения, попытался обратиться снова, но не смог. Это чуть опечалило его, но ликование в душе не утихало: пусть случилось, как случилось, а у нойров теперь появилась надежда. Орм свистнул, подзывая коня, который нехотя оторвался от сочной травы оазиса и направился к Ворону.