Город оживал с рассветом, оживал всегда шумно и пыльно. Первыми просыпались крестьяне за крепостными стенами, почти одновременно с ними - торговцы и ремесленники, а после них пробуждались и другие люди, наполняя шумом узкие, пыльные улочки.

Как и большинство горожан, Разда просыпалась на рассвете. Молча потягивалась на своих кошмах и не торопилась открывать глаза. Гибкая, смуглая, она ловила тусклый свет из высоких окон, исполненная томлением и погруженная в свои сладостные думы. В то время как ночную прохладу прогоняло поднимающееся солнце, развеивались и остатки сна южанки.

Семья Разды жила на краю самого Гафастана, забот хватало всегда. Нередко они созерцали величественные процессии, выходившие из крепости, видели атгибан, бродящих по крышам и следящих за порядком, видели гостей Гафастана из других царств, видели иноземных купцов. Это было единственное, что скрашивало их размеренный быт.

Разда была пятым ребенком в семье ремесленника, из одиннадцати детей выжило шестеро, из которых - только два сына. Мать и отец радовались, что у них вообще были сыновья, а не все шесть - дочери, но и от тех была польза.

Хельм, старший сын, хотел учиться в Этксе, но потом отчего-то передумал. Отец гневался на него за это: лучше иметь в семье хорошего воина, пользующегося почетом горожан и, если повезет, гафастанских верхов, чем всю жизнь работать, никогда не зарабатывая должного. Чтобы не слушать упреков, Хельм ушел торговать к известному купцу ул-Лаельму, вместе с его караванами пересекал пустыни, но в семье не появлялся боле, да о нем и не вспоминали. По крайней мере, вслух. Другой сын был более робок, потому продолжал дело отца, повинуясь ему беспрекословно.

Разда часто вспоминала о брате, хотя, когда он ушел, ей было еще мало лет. Его она помнила, как хорошего друга. Но, поскольку ничего толком о нем не знала, полагая, что он ее любит и помнит, надеялась, что в один прекрасный день он заберет ее из родительского дома, и они вместе отправятся в путешествие и прибудут в богатый город, где станут жить в роскоши. Эта надежда сделала ее молчаливой, но никогда не умаляла ее послушания и трудолюбия. Внутри ее сознания, так же ярко, как наяву, раскинулись райские сады с прекрасными дворцами и множеством черных, как уголь, рабов, готовых исполнить любое ее желание. Эти думы грели Разду, а осознание грядущего блаженства позволяло безропотно сносить все, что происходило с ней в реальности, хотя и не отвлекало от мелких суетных мыслей.

Сестры, Тави и Крина, уже хлопотали по дому. Старшая - Тебрину, выданная замуж за отцовского подмастерье, задерживалась у себя дольше, чем остальные домочадцы, за что ее не единожды ругала мать. Но все это было так пусто, что Разда не обращала внимания на чье бы то ни было раздражение и недовольство, стараясь не стать его причиной, чтобы не отвлекаться от чего-нибудь более приятного.

«Отправят за водой, наверное... а еще на рынок надо, - думала Разда, расчесывая свои длинные, жесткие волосы, - кого отправят? Меня ли? Где наша Тебрину? Интересно, зачем она осталась здесь, ведь еще вчера пела подругам, что хочет сбежать... какие скучные все они... каждое утро похоже на предыдущее, на которое будет похоже и следующее... когда вернется Хельм? Когда на моих запястьях зазвенит не медь, а золото? Скоро... скоро... Я еще юна для роскоши, Хельм знает...»

- Разда! Что сидишь? Иди готовь, - крикнула ей Тави.

Разда послушно поднялась и пошла к погребу за мукой, на ходу поймав затравленный взгляд Крины.

«Хотела бы я вчера посмотреть, как моя белая, как молоко, сестра превратила дочь брехливой Энсинне в козу...жаль меня не позвала...Ах, отчего она умеет ворожить, а я нет? За что ей такая белая кожа? Никак кто из почтенных атгибан подкинул», - она вздохнула, в который раз повторяя привычные мысли, которые каждое утро просыпались вместе с ней и ее сестрами и лишь за Раздой следовали неотступно, как мотыльки за пламенем светильника. Она почти никогда не говорила с Криной и не помнила ее голоса. Он ей казался тихим, будто шепот, блеклым и ненасыщенным. Потом она вспомнила о своем молчании, но улыбнулась, подумав о том, что еще настанет время для песни, и тогда ее голос будет для слушающих, равно как и для нее самой, слаще и гуще меда, крепче струны и красивее самого изящного узора.

Ближе к полудню мать отправила Разду и Крину за водой. Крина послушно взяла кувшин, поверх грубого платья замоталась в кусок серой ткани, чтобы ее белая кожа никому не бросалась в глаза, и подождала Разду у порога. Разда же втайне от матери надела на руки несколько медных браслетов и поспешила за сестрой.

Рынок и центральные площади Гафастана кишели людьми, полнились шумом и суетой. Толпа была разношерстна, как диковинный зверь: были в ней крестьяне из соседних деревень, местные оборванцы, торговцы из далеких земель, закутанные в цветные ткани женщины, горожане разных сословий, вооруженные Вестники - блюстители порядка, Гарваны разных уровней, которых жители совершенно не различали. Обычай всегда скрывать лицо сохранился только у чистокровных Гарванов; остальные посвященные соблюдали его на свое усмотрение.

На улицах почти в любое время суток было много воинов Этксе. Временами появлялись представители гафастанской верхушки, но они чаще терялись в толпе, вели себя незаметно, смотрели и слушали. Изредка кто-то ловил вражеских лазутчиков или местных преступников. Чаще всего этим занимались рядовые посвященные, если не было других дел; иногда до этого нисходили и высокопоставленные чины. Но днем мало кто оставался в обители Гарванов: лишь некоторые нелюдимые чистокровные и немногие во всем подражавшие им атгибан.

В самом центре города располагалась белокаменная крепость. За ее стенами находились многочисленных площадки для тренировок, жилища Гарванов и их немногочисленных слуг, там же раскинулись легендарные сады, доступные только Гарванам, но известные во всей Триаде. Это строение называли Гарван-Этксе или Сердцем Гафастана.

Из ворот вышли двое воинов: первый - среднего роста, не скрывавший лица; кожа его была бледно-золотистого цвета, какая бывала у атгибан. Второй был выше и, выходя из Гарван-Этксе, закрыл лицо краем тагельмуста, хотя внимательный прохожий вполне бы мог разглядеть, что второй Ворон - чистокровный северянин. Оказавшись на оживленной улице, освещенной полуденным солнцем он чуть сощурил призрачно-голубые глаза.

Двое Гарванов направились к главной площади, атгибан что-то говорил северянину, который поначалу слушал, но никак не реагировал на слова ученика. Горожане и прочий люд, завидев Гарванов, старались, по меньшей мере, не толкаться.

- Нет, о Эмхир, я не верю ул-Залилану. Мне кажется, из всех купцов он последний, с кем стоит вести дела, - говорил атгибан.

- О нем хорошо отзываются. Пока он не совершил ничего подозрительного, - ответил Гарван. - Тем более, сам посуди, они возят товары из Западного Царства, и во всей Триаде, как я знаю, они еще никого не обманули.

- Но, Наставник... Ул-Лаельм надежнее.

- Ул-Залилану стоит дать шанс. В конце концов, Кадор, если будет нужно, сам отправишься с его караваном в Западное Царство, в качестве охранника или убийцы.

Атгибан нехотя кивнул.

Воины вышли к фонтану одной из площадей. Народу там было меньше, чем у базара, а потому и находиться в этом месте было спокойнее. Но все равно сновали люди, то женщины с кувшинами, то с корзинами, еще пустыми, - привратницы только отправлялись за продуктами, хотя солнце палило нещадно. Южане были к тому более привычны, чем северяне, которые по-прежнему предпочитали отсиживаться где-нибудь большую часть дня. Мимо прошла служанка, неся корзину белья. Кадор проводил ее взглядом, она чуть улыбнулась в ответ, опустила глаза и ускорила шаг. Эмхир тем временем бросил монету нищему, что сидел у стены небогатого дома, хозяйка которого как раз высунулась из окна, чтобы прогнать попрошайку. Завидев Гарвана, женщина спешно скрылась в полумраке комнаты, видневшейся сквозь распахнутые ставни.