На дворах лежала сонная тишина, умиротворенная, растворенная в темноте. Люди спали, вдыхая прохладный ночной воздух, смешанный с запахом пыли. Разда чуть не споткнулась на дороге рядом с домом соседки, дочь которой Крина и обратила в козу, но воду не расплескала. Ступая бесшумно, двигаясь плавно, так же плавно, как ползет в песках ядовитая змея, Разда обошла двор, подойдя со стороны хлева. Замерла на мгновенье, прислушиваясь, а затем пробралась на двор и зашла в хлев. Там витал терпкий и вязкий присущий животным запах, который Разда так не любила. Она недовольно повела плечами и осмотрелась: коз было несколько. И все они ей показались одинаковыми. Ни одна не была как-то особо отмечена, и понять, которая же из них - обращенная дочь хозяйки - Разда не могла. Сдерживая волнение, Разда судорожно соображала. Обращенную дочь могли держать и в самом доме, а туда было не пробраться.

Разда еще раз осмотрелась: козы по-прежнему казались одинаковыми. Она поджала губы, соображая, могла ли среди этих быть нужная коза: дочь она или нет, а в животном обличии от нее грязи было столько же, сколько и от козы. Значит, она должна была быть именно в хлеву - иное место было бы гораздо менее удобным.  Разда заметила, что шерсть на шее одной из коз немного растрепана. Приглядевшись, она разглядела кожаный ошейник с небольшим медным колокольчиком, в котором отчего-то не было языка. Обрадовавшись, хотя и не будучи полностью уверенной в том, что она нашла то, что искала, она направилась к козе, но по пути опрокинула медный чан, который громко ударился о деревянную опору крыши и покатился по полу, грохотом перебудив всех коз, которые заметались и начали блеять. Это испугало и Разду, которая услышала, как шум поднялся и в доме. Соседка и ее сыновья уже бежали к хлеву, вооружившись палками, и в следующее мгновение уже были в хлеву. Они заметили Разду, которая в волнении и страхе старалась придумать, как спастись, куда бежать.

- Ты! - вне себя от злости завопила Энсинне.

Разда наугад опрокинула чашу с водой на голову ближайшей козы и метнулась в сторону прикрытого косым ставнем окна, но сыновья соседки были быстрее. Они сбили ее с ног и связали ей руки за спиной.

- Вяжите крепче! - рявкнула Энсинне. - Попалась, гадина. Что хотела сделать, а? Молчать вздумала? Ну ничего, ничего... сегодня рассудят. Гляди, уже светает. Недолго тебе маяться безнаказанной.

К ужасу Разды, соседка привязала веревку к ошейнику другой козы и вывела ее из загона. Разда задохнулась молчаливым отчаянием, отчего почти лишилась чувств и не помнила, что с ней происходило вплоть до самого суда.

***

Некогда отреченные нойры освободили Гафастан из рабства, освободили от гнета жестоких наместников, подарили ему независимость внутри Эрмегерна. Они же попытались сделать устройство города наиболее разумным; свои культы богов нойры устанавливать не стали, предоставив людям относительную свободу в рамках закона. По этим же соображением в судах были упразднены долгие бесполезные церемонии, а сам процесс Гарваны для своего удобства изменили по образцу Фёна.

Суд проходил под высоким навесом, натянутым над площадью между Сердцем Гафастана и Храмом Девяти. Последнее дело, вынесенное на Суд Старшего Гарвана, оказалось сложным, тянуло время и по содержанию своему было не весьма приятным.

Уже второй час Эмхир слушал свидетелей, рассказывавших про своего соседа - бедного крестьянина Фриви, который мало того, что обворовал другого соседа, у которого украл последний хлеб, так еще и выяснилось, что Фриви убивал новорожденных дочерей, поскольку не мог их прокормить. В итоге у него остался один сын и одна дочь, а тайно - даже от жены - он избавился от четырех. Послухи Фриви утверждали, что он не мог такого сделать, так как не был жестоким человеком, да и скорее отдал бы дочерей кому-нибудь, чем убил бы их. Так возникал иной вопрос: тогда кто же все-таки преступник? На земле, на куске грубой ткани было разложено четыре младенческих скелета, плохо очищенных, но оттого выглядевших не менее жутко.

Решить дело было и легко, и сложно в одно и то же время. Эмхир лишь ждал, когда разбирательство наконец закончится. Видоков было мало. Никто не мог сказать ничего конкретного.

Фриви стоял на коленях посреди площади, отведенной для суда, как и полагалось обвиняемому.

Последний свидетель замолчал, поклонился и отошел к остальным. Повисло молчание, на фоне привычно-теплого и мелодичного шума города казавшееся холодным и безжизненным. Эмхир смотрел на людей, чуть склонив голову, и глаза его не выражали никакой определенной эмоции. Вестники, глядя на него думали, что он жаждет расправы; один из атгибан, юный воин, находил, что Эмхиру, должно быть, отвратительно происходящее; Сванлауг, тайно наблюдавшая за судом, думала, что это более чем скучно. Сам же Эмхир неслышно вздохнул, понимая, что молчание затянулось и начало душить всех, кто хоть как-то переживал за судьбу крестьянина. Его жена и дети стояли среди присутствовавших и казались растерянными и опечаленными. Взгляд Эмхира остановился на них.

"Разве жена могла простить Фриви это страшное преступление? Или это не он, а она совершила его, а Фриви ее выгораживал?" - взгляд Эмхира встретился с вопросительным взглядом писаря, который вздрогнул и чуть не выронил свиток, когда на площадь кинулась женщина, крикнувшая:

- Отпустите его! Он ничего не делал! Он не мог! Не мог!

Ее появление взбудоражило всех: послышалось чье-то бормотание, люди заговорили между собой, и все взгляды обратились на нее; даже Фриви повернул голову в ее сторону.

«Это еще что такое?» - подумал Эмхир.

- Кто ты? - он жестом остановил собиравшихся схватить ее Вестников.

- Зэрмелис, - ответила женщина. - Жена ювелира.

На вид ей было лет тридцать, на шее блестел позолоченный торквес.

«Жена ювелира? - Эмхир поднял брови. - Знатная горожанка. Если здесь еще и адюльтер... можно их всех казнить, семью Фриви - в кабалу и забыть об этом деле. Жаль, жаль...».

- Почему ты думаешь, что он не мог сделать того, что сделано? - спросил он.

- Мне это известно более, чем кому-либо в Гафастане. Я бы взяла его дочерей, все знали, что я бы взяла. Значит, он не мог поступить так. Спроси Матерей Пустыни, да откроют они тебе глаза на правду.

Эмхир нахмурился. В голосе горожанки звучала уверенность, подкрепленная больше страхом и отчаянием, чем убежденностью в собственной правоте. Он не верил ей. Ему хотелось отделаться от суда поскорее, но он не мог, потому думал, как лучше будет сделать, чтобы люди потом вспоминали его без недовольства.

Все это время сидевший чуть поодаль жрец Храма Девяти Матерей Пустыни поднялся и неспешно подошел к Эмхиру.

- Старший Гарван должен проявлять снисхождение, - произнес жрец так, что слышно было только Ворону.

- Что мне делать, Сульбрэн? - спросил Эмхир, не поднимая взгляда на жреца.

- Я не знаю. Не я судья.

- Что думаешь ты об этом деле? Оправдать Фриви - и все?

Жрец помолчал.

- Четыре дочери. Он оскорбил одно из священных чисел... Даже если не он - его земля все равно отравлена этим злодеянием. Как ты сам считаешь, разве мог кто-то убить четырех младенцев, да еще и так, что их никто не хватился и не поднял тревогу?

Эмхир кивнул.

- С... Зэрмелис - что? Объявлять подозрение?

- Я говорил, что должно быть снисходительным. Все равно никто не уходит безнаказанным. Преступления - подобны зернам, падающим на почву мира, и прорастают они всегда цветами наказания, испивающими все зло, что было совершено.

Златокожая Зэрмелис не сводила глаз со жреца и, казалось, будто в них блестело хоть и слабое, но презрение.

Эмхир собирался объявить приговор, как снова случилось непредвиденное: на площади суда показались еще люди. Женщина средних лет, расталкивая горожан, пробралась вперед, оттолкнув удивленную Зэрмелис, запнулась о Фриви и рухнула на землю.