Точно зачарованный, он приблизился к Провидице, но она очнулась от своих слез, и воскликнула:

- Нет, не подходи! - жрица увидит - и больше не пустит тебя...

Ворон покорно отступил назад.

- Должен же быть выход...

- Выход только один. Ты знаешь, лучше не гневить Матерей Пустыни. Может быть, потом... но мы уже не узнаем.

- Я найду, - негромко сказал он.

- Что, Ворон, - послышался голос жрицы, - оказался ли ты достойным услышать Мрок?

Скарпхедин кивнул.

- Теперь уходи, - сказала она.

Ворон еще раз скользнул взглядом по Провидице, кивнул жрице и пошел к резным дверям Храма. Оказавшись на улице, он вздохнул чуть свободнее, чувствуя, как развеивается дурман, которым был пропитан воздух в залах. Скарпхедин не мог понять, зачем была нужна такая жестокость, почему девушку нельзя было отпустить, и почему никто никогда не пытался что-либо изменить.

Он помнил эти праздники. Тем, кому повезло - те шли в Храм Мрок, а все остальные уходили за пределы города и там продолжали свое диковатое веселье. Ни крови, ни праха - может быть, поэтому никто не возражал, поскольку никто не видел истины... Избранная в Провидицы просто пропадала для всех. Ее уводили обыкновенно под покровом ночи, заплатив семье выкуп, в Храме опаивали дурманами, обвязывали тугим полотном и привязывали за волосы к Дереву. Поскольку Провидицу не кормили, лишь дурман, вера и сила от Девяти Матерей Пустыни позволяла ей продержаться месяц в этом жутком положении.

У Скарпхедина было немного шансов помочь Провидице. Он хотел верить, что есть способ избежать положенного конца, и наверняка был кто-то, кто знал, что можно сделать. Потому Скарпхедин пошлел в Обитель Тид.

Залы Обители Тид были просторнее и выше, чем залы Обители Мрок; курящиеся благовония обладали более легким ароматом, и окна с тонкими вставками из драгоценных камней расцвечивали солнечный свет.

Несколько коленопреклоненных перед алтарем жрецов и жриц читали молитву:

Я соль на твоем плаще,

Песок на твоих плечах,

Я пыль - я лишь пыль в небесах,

Часть всего - и ничто,

Я лишь пыль,

Я есть холод, и я же - тепло,

Я есть жизнь,

Я есть смерть

Бесконечных пустынь,

Растворенный в песках

Золотящийся прах,

В ветер вплетенный

Голос.

Почтительно склонив голову, Ворон дожидался, пока они дочитают молитву, одновременно высматривая знакомых служителей культа. Когда они поднялись, Скарпхедин быстро выцепил взглядом Сульбрэна. Он тоже его заметил и подошел к нему.

- Да будут твои пути угодны Девяти Матерям, - сказал Сульбрэн.

Скарпхедин поклонился ему.

- Зачем ты пришел? - спросил жрец.

- Я был в храме Мрок, я говорил с Провидицей...

Сульбрэн чуть сжал губы, выказывая неодобрение.

- Скажи, Сульбрэн, неужели их всех всегда встречает одна и та же судьба? Неужели нет ничего иного?

- Это благо для них, - холодно ответил Сульбрэн. - Зачем им иное?

- Зачем это вообще?

- Это плата за желание людей знать то, что знать не положено.

- Но Матери милостивы... Они не могли отдать такой приказ, не могли указать только один путь.

Сульбрэн вскинул брови:

- Я читал древние свитки. В них не сказано. Если жрицы Мрок не взяли что-то к себе тайно - то нет ничего, кроме ранее написанного.  Я бы не советовал тебе даже пытаться изменить устоявшийся порядок. Для этого тебе самому надо было бы родиться женщиной и стать либо жрицей Мрок, либо Провидицей, а не благородным Гарваном. Не вмешивайся, Скарпхедин, - жрец вздохнул, - иначе навлечешь на себя немилость жриц, а они могут поймать кого-то из атгибан, опоить, подчинить себе и натравить на тебя. И это самое безобидное из того, что они могут.

- Хорошо, - Скарпхедин печально улыбнулся, - спасибо тебе.

Но уходить он не торопился. Под пристальным взглядом жреца он подошел к алтарю Тид и опустился на колени.

***

До мрачного праздника Скарпхедину удалось тайно просмотреть какие-то свитки, но он не нашел в них того, что искал. Он просил Матерей Пустыни рассказать ему во сне или другим способом, что он должен сделать, но вместо того не мог уснуть ночами, мучился днем, краем сознания понимая, что смятение Гафастана, должно быть, заразно, и он теперь тоже не в себе, и права была Мрок, единства не будет. Ему все казалось безысходным, он думал, что пройдет немного времени и кто-нибудь сметет их правление во всех городах, развеет по Пустыне и больше никто не вспомнит ни о северянах, ни об атгибан.

Либо поднимет голову кто-то более сильный.

Но достойных правления было мало. Скарпхедин думал, что Орму стоит взять все в свои руки, но он отказывался править, говоря, что и так много делает для атгибан.

Скарпхедин смирился, жалея о том, что ему довелось услышать пророчество Мрок. Он не знал, как повлиять на грядущие события, да и не собирался что-то делать: слова Мрок в своей определенности были очень туманны, поскольку данное ею знание скрывало все пути к себе. Судьба Провидицы, наоборот, его действительно волновала. И Скарпхедин верил, что может ей помочь, хотя, в случае успеха, из Гафастана наверняка придется бежать.

До самого праздника в Обитель Мрок стража и жрицы не впускали никого, все окна были закрыты, на дверях висели цепи, а тайных путей Скарпхедин не знал. Как загнанный зверь он метался, кляня недостатки своих умений и жалея о том, что он не Маг. И только в день самого праздника ему удалось влиться в толпу избранных, кому жрицы разрешили присутствовать при Освобождении Провидицы. Скарпхедин шел без разрешения, но никто не знал того, поскольку непрошеные гости не осмеливались прийти в Храм, опасаясь гнева Мрок. Скарпхедин же не боялся гнева: его страшил только неуспех.

День выдался не мучительно знойным, и солнце светило будто отчужденно, лило свои лучи будто по привычке, но без прежней живительной силы. Витражи высокого Храма Мрок рассеивали свет, делая его еще более холодным и неприветливым, роняя зловещие тени вокруг кованых ветвей великого дерева Матерей Пустыни, к которому была привязана Провидица.

Все собравшиеся на Освобождение горожане стояли молча, так что тишина в зале казалась неподвижной. Провидица глядела на них без интереса, все с тем же выражением муки на молодом, некогда красивом лице. К ней подошли пять жриц, одну из них, верховную, Скарпхедин сразу узнал по усыпанной рубинами железной перчатке. Верховная жрица запела, за ней стали петь и другие, а потом песнопение подхватили и все прихожане. Тугие голоса жриц оплетали сознание словно удавкой, но Скарпхедин не позволял себе подчиниться. Прихожане оттеснили его в центр зала, так что, несмотря на свой высокий рост, Скарпхедин не всегда мог видеть Провидицу. Осторожно, пользуясь тем, что все пели и понемногу погружались в транс, он стал пробираться к дереву. Он не пел. И заметил, как одна из жриц указала на него верховной. Старуха впилась взглядом в Скарпхедина, чуть сощурив глаза, но ничего делать не стала.

Под плащом Скарпхедин сжимал небольшой кинжал, поскольку знал, что, если доберется до Провидицы, ему необходимо будет обрезать волосы, за которые ее привязали к дереву, и что кроме того ему придется обороняться не только от жриц, но и от прихожан.

Нельзя было больше медлить: Скарпхедину удалось подобраться к алтарю, когда младшей из жриц уже передали богато украшенный ритуальный нож. Провидица открыла глаза и встретилась взглядом со Скарпхедином. Ее черты, уже принявшие смиренное выражение, снова изменились, глаза заблестели, дыхание участилось: все ее существо говорило «не делай этого!», но Гарван не мог оставаться в стороне; он оттолкнул мешавших ему прихожан и, доставая кинжал, бросился к Провидице.

Сила голоса верховной жрицы, сила песнопения, что оплело ум прихожан, позволяла ей контролировать каждого. «Хватайте его», - почти беззвучно произнесла старуха, и множество сильных рук вцепилось в Скарпхедина. Он пытался сопротивляться, но людей было слишком много и то, что их сознание подчинено было чужой воле, увеличивало силу их ярости. Скарпхедина избивали, пока жрица не сказала «довольно». Улыбаясь, она дала знак младшим жрицам снова петь; Скарпхедина поставили на колени, так чтобы он видел происходящее.