Дед говорил, что настоящий интеллигент всегда ходит с постриженными ногтями, начищенной обувью, правильно завязанными шнурками, чищеными зубами и чистым носовым платком в кармане. Когда я приходил к нему в грязных от ила сандалиях на таких же грязных, после ловли лягушек по канавам, ногах, с широкими черными полосками грязи под ногтями на растрескавшихся и постоянно кровоточащих заусеницами пальцах, дед никогда не ругался. Он только смотрел на меня, как будто о чем-то сильно сожалел. Я не любил, когда меня жалели. Было проще, когда ругали. После выволочки я снова чувствовал себя вправе ходить и делать все так же.

Наконец показалась подвода. Правил отец. Дед сидел за отцом, вытянув ноги поперек телеги. Телега была заполнена арбузами и дынями. Возле деда примостилась корзина с грушами. Я сел рядом с отцом. Выехали за село. На спуске телега стала напирать на лошадей. Широко разойдясь, они с трудом сдерживали напор телеги. Отец натянул вожжи. Лошади встали. Отец соскочил и подставил под заднее колесо гальму (башмак). Лошади пошли легче. В конце спуска отец снова остановил лошадей и убрал из-под колеса гальму. На старом деревянном мосту у Плоп телегу затрясло. Арбузы подпрыгивали.

Затем дорога повернула направо. Проехали мимо крошечного домика на отшибе, где жил одинокий старик. Недалеко от его дома на столбе был установлен громкоговоритель. который в то время его почему-то называли грамофоном с одним «м». Фамилию и имя старика никто из жителей окрестных сел не знал. Все называли его Грамофоном. Скоро домик с Грамофоном остался позади.

На объездной старинная дорога поворачивала направо, в сторону далекого леса. Проехали мимо извора, прикрытого огромным плоским камнем с круглым отверстием в центре. На камне лежала длинная палка, заклиненная в маленькое деревянное корытце.

— Что это такое? — спросил я отца.

— С помощью этого корытца с палкой достают воду для питья. А называется это корытце — ходачок.

Узкой, довольно длинной дорогой проехали лес. На опушку выехали у огромного дуба. Показывая на дуб, дед, часто дыша, сказал:

— Это очень старое дерево. Говорят, под этим дубом останавливались на отдых турки.

Когда проехали пологий перевал, показалась колокольня церкви.

— За церковью находится базар. А церковь эту в тридцать седьмом строил Назар Желюк. Потом он был председателем у нас, а сейчас в Скаянах. А твой отец на время строительства работал подносчиком.

Наконец через угловые ворота въехали на базарную площадь. Я с любопытством осматривал церковь, ее незамысловатую кладку.

— А может вон тот камень подносил для кладки Назару как раз мой отец?

Телеги на базаре расположились в длинный ряд. Выбрав место, отец заехал и освободил коней от уздечек и повесил на дышло опалку — большую торбу на палках, заполненную овсом. Овощи и фрукты продавали прямо с телег. Дед достал свой безмен и стал ждать покупателей.

Я огляделся. Площадь была огромной. В самой нижней части базарной площади высилось мрачное деревянное здание с узкими окнами.

— А что там? — спросил я у отца, показывая на деревянное здание.

— Это МТС и школа механизации. А вон там общежитие школы. — сказал отец, показывая на приземистое здание с толстыми колоннами на правой стороне площади.

К деду стали подходить первые покупатели. Они сами выбирали арбузы. Выбрав, отдавали деду. Дед взвешивал и, взяв деньги, отдавал арбуз. Некоторые женщины просили деда посмотреть, зрелый ли арбуз. Дед вырезал аккуратный треугольничек корки с мякотью и демонстрировал сомневающимся цвет мякоти.

— Помогай деду, а я пойду по делам. — сказал отец.

Взяв свернутый мешок под мышку, отец ушел. А я, видя, что дед справляется самостоятельно, стал осматривать телеги, с которых крестьяне продавали овощи и фрукты, выращенные на своих огородах. Вдоль телег прохаживались цыганки, предлагая всем погадать. Босые немытые цыганята сновали между телег. То и дело раздавались окрики:

— Отойди от мешка! Ты смотри, один заговорил зубы, а остальные украли сливы! Вот напасть!

Совершенно неожиданно, как из-под земли, появился отец с мешком на спине. В мешке отчаянно визжал и трепыхался поросенок. Мешок был прочно завязан. Отец опустил мешок с поросенком на землю и, достав из кармана еще одну веревку, привязал к колесу мешок и задвинул его поглубже под телегу, в тень. Затем, не сказав ни слова, снова растворился в базарной толпе.

А я, забравшись под телегу, улегся рядом с мешком и через прореху пытался рассмотреть поросенка. Меня подмывало развязать мешок и разглядеть отцово приобретение поближе. Дед, заметив мое намерение, выманил меня из-под телеги. Преодолевая одышку, он рассказал мне историю о том, как баба Воренчиха, что живет недалеко от него, долго выбирая, купила самого красивого кабанчика. У телеги открыла мешок, чтобы показать соседке покупку. Поросенок неожиданно подпрыгнул и, вырвавшись из мешка, помчался зигзагами по базару. Воренчиха спешно ковыляла за ним, стремясь не потерять из виду. Кабанчик петлял по базару, пока снова не попал в ряд, где продавали поросят.

Пока Воренчиха доковыляла, поросенка поймали и, чтобы не визжал, сунули в мешок. Беглеца перегружали в Воренчихин мешок бережно, чтобы поросенок не удрал. Сама Воренчиха следила, чтобы не было щелочки. Мешок надежно завязали. Каково же было бабке, когда, приехав домой, она выпустила кабанчика в загородку. В мешке оказалась худая горбатая лёшка (свинка), да еще и с длинным закрученным рылом. Из бракованных, из тех, что плохо растут, несмотря на обильный корм. Эту историю я слышал не раз, но пришлось выслушать деда до конца.

Через какое-то время снова появился отец. Принес, купленную тут же на базаре, копченную домашнюю колбасу. Дед достал хлеб, помидоры, лук и кусок брынзы. Расстелили чистый мешок на скамейке телеги. Отец порезал хлеб крупными кусками. Меня усадили верхом на скамейку. Дед и отец ели стоя. Особенно вкусной была колбаса с домашним черным хлебом и помидорами. Деда часто отвлекали покупатели. Видя, что осталось всего лишь несколько арбузов, дед отложил два арбуза в мешок под скамейкой.

— На обратную дорогу. — коротко пояснил он.

Скоро остались два небольших арбузика. Дед дал их мне и показал на одноногого нищего, опирающегося на костыли. Рядом с ним стоял мальчик примерно моего возраста. Сквозь широкую прореху светилась грязная коленка. На больших пальцах босых грязных ног чернели струпы.

— Отдай им.

Я подошел к нищим. Мальчик открыл торбу, висящую на одном плече. Когда я опустил в нее арбузики, нищий что-то неразборчиво забормотал, широко крестясь и кланяясь. Мальчик, опустив голову, молчал. Я чувствовал себя очень неловко, как будто считал себя виновным в совершении постыдного поступка.

Когда мы поели, отец убрал опалку и запряг лошадей. Мы с дедом уселись в телегу. Взяв лошадей под уздцы одной рукой и напирая на дышло другой, отец заставил лошадей пятиться, выталкивая телегу из ряда. Развернув, отец вспрыгнул на телегу. Мы покатили вниз по базару. Проехали МТС и на центральной улице колеса телеги дробно застучали по булыжникам.

Ехали мы недолго. Заехав в один из дворов, отец соскочил с телеги и скрылся в широких дверях длинного дома, из которого, несмотря на воскресенье, доносилось мерное гудение. Я успел прочитать часть вывески возле дверей. Там было написано: «Маслосырзавод». Отец вышел из здания с двумя молочными бидонами. Уложив их в телегу, он объяснил деду:

— Анисько дал лошадей с условием, что мы заберем пустые бидоны. Не гонять же две подводы. А завтра утром Павло Поверга отвезет их Бурачку.

Анисько — новый председатель колхоза. Павло Поверга — ездовый на ферме. А имя Бурачка в селе знали только старые люди. Его фамилия была Бурак, но все его почему-то называли Бурачком. Он был мужем младшей дедовой сестры Марии. Он же перегонял на сепараторе молоко от колхозных коров в сливки. Сливки хранили в глубоком леднике и два раза в неделю отвозили на маслосырзавод.

С маслосырзавода мы поехали по другой улице, ведущей в гору. Телега также мелко подрагивала на булыжниках. Проезжая мимо одного дома, отец сказал деду: