— Присядьте.

Полковник нажал на кнопку сбоку стола. Почти тотчас открылась боковая дверь и в кабинет ввели двух арестованных. Чижиков поднял глаза. Перед ним понуро стояли следователь, который, который допрашивал его в тридцать четвертом и полковник, встреченный в Калуше.

— Вы знаете этих людей?…

Дали койку в каком-то общежитии, прикрепили к столовой. С утра вызывали на допросы, очные ставки. В послеобеденные часы бродил по Москве. К концу месяца снова вызвали в кабинет лысого полковника.

— Вам надо отдохнуть, подлечиться. Потом мы подумаем, куда вас определить.

— Спасибо, я подумаю.

— Ваши родители умерли, — полковник, промолчав, добавил: — Ваша бывшая жена в Сумах. Она замужем, двое детей.

Слова полковника доходили с трудом, хотя били прямо в душу, больно.

Выписали проездной билет для передвижения по железным дорогам СССР на месяц, как для железнодорожника. Выдали денег и сухой паек. С поезда сошел в Жмеринке.

— Вот такая судьба, — добавил мой пациент.

Мне сразу вспомнились слова бабы Софии:

— А может он от себя прячется?

Чижик умер в восемьдесят шестом. Я иногда вспоминаю о нем. Поводом для воспоминания является растущая стопка газет на антресолях в прихожей.

В свои четырнадцать лет я закончил елизаветовскую семилетнюю школу и с первого сентября учился в восьмом классе Дондюшанской, тогда русско-молдавской средней школе, расположенной на территории поселка сахарного завода. С первых же дней я понял, что возможностей для занятия радиотехникой в Дондюшанах будет гораздо больше, нежели в нашей тихой Елизаветовке либо в Тырново. В восьмой класс Тырновской школы я хотел пойти потому, что там учился Алеша.

Через месяц-полтора я уже был знаком со многими радиолюбителями в школе и поселке. Познакомился с, много старше меня, Герасимом Чеботарем, Ваней Федорчуком, работавшим тогда киномехаником в поселковом клубе, с Мишей Гордашом, киномехаником заводского дома культуры, с заведующим радиоузлом Борисом Ивановичем Завроцким, дядей Борей, как мы тогда его называли.

В среде радиолюбителей моего возраста и постарше гуляла схема универсальной приставки в сетевым радиоприемникам, позволяющая вести радиопередачи в районе средневолнового диапазона 250 — 300 м. Имея такую приставку, можно было переговариваться в эфире, крутить пластинки по заявкам, поздравлять с Днем рождения и просто передавать приветы. Возможность выхода вечером в эфир была мечтой многих мальчишек того времени. В своих грезах мы видели себя сидящими перед микрофоном:

— Внимание! Внимание! Работает радиостанция «Андромеда»! Говорит король эфира!

Тогда редкий подросток, занимающийся радиоконструированием, не мечтал быть «королем эфира». Захотел стать «королем» и я. Но нужны были дефицитные в то время радиодетали. Самой дефицитной тогда была лампа для самого генератора. Называлась она 6П3С, тетрод. На такой лампе дальность уверенной радиопередачи составляла немногим более полутора-двух километров. А я уже тогда был максималистом. В моих мечтах я видел себя владельцем радиопередатчика, перекрывающего расстояние как минимум до Елизаветовки, Тырново, Каетановки и Атак.

Нужна была более мощная лампа. За помощью я обратился на радиоузел, к дяде Боре. Вникнув в мои нужды, дядя Боря задал мне несколько вопросов и уже совсем весело посмотрел на меня.

— Такая лампа есть у Никиты. Он раскурочил радиопередатчик с какой-то старой военной радиостанции. Лампы, насколько помню, там все годные, вот только для вещательных приемников не подходят.

У меня сперло дыхание. Это было то, что мне нужно.

О Никите — мотористе дондюшанского маслосырзавода я слышал и не раз видел. Через огород старого Гордаша мы пробирались на задний двор маслосырзавода и, просунув руку под марлю в деревянный лоток, успевали захватить по несколько жменей, высушенного до желтизны, творога.

Назначение творога, по нашим сведениям, было двояким. Упакованный в пакеты из плотной бумаги, творог предназначался для армии. По другой версии высушенный творог служил сырьем для изготовления пуговиц нижнего белья и производства казеинового клея.

Если толстая, с синюшным лицом и папиросой «Беломорканал» в зубах, пожилая тетка орала на нас истошным осипшим голосом, призывая на наши головы мыслимые и немыслимые беды, то Никита молча проходил мимо и тут же скрывался в черных дверях котельной.

С наполненными карманами ближе к вечеру мы выходили на перрон железнодорожного вокзала. Бросая, как семечки, в рот по несколько комочков, мы подолгу жевали сухой творог. Смягчающийся под нашими зубами и слюной, резиновой плотности, приятно поскрипывающий на зубах творог долго сохранял во рту запах и вкус молока. Угощали знакомых ребят из «ремеслухи» — ремесленного училища, располагавшегося в пятидесяти метрах от, обширной тогда, привокзальной площади. Под этот творог мы сообща встречали и провожали, грохотавшие день и ночь через каждые полчаса, пассажирские, пригородные и товарные поезда.

— Ты знаешь Никиту?

Я кивнул.

— Проводить тебя к нему?

Я пожал плечами.

— Зачем?

В свои четырнадцать лет я вообще не чувствовал себя стесненным в общении со знакомыми и незнакомыми. Более того, я почему-то был твердо убежден, что Никита мне не откажет.

Через несколько минут я уже стучал в черные промасленные двери котельной маслосырзавода. Мне никто не ответил. Я потянул тяжелую дверь на себя. В мои уши ворвался шум работающего дизеля. Налево была котельная и дизельная. Направо — темный коридор, заканчивающийся двойной дощатой дверью. Без стука потянул двери на себя.

Никита сидел на массивном табурете и возился с, вынутым из черного пластмассового футляра, небольшим радиоприемником. Я закрыл двери. Шум дизеля стал много тише. Я поздоровался. Никита повернул голову и кивком указал мне на свободный табурет с торца стола. Я сел. Никита вставил лампы и задвинул шасси приемника в футляр. Привстал и открыл форточку. Тотчас заструился, смешиваясь с густым табачным дымом, проникший в комнатушку свежий воздух. Крупные седые завитки медленно спускались до самого стола. Глядя на спускающиеся закручивающиеся клубы дыма, я только сейчас ощутил, заполнивший всю комнату, спёртый табачный перегар и закашлялся.

— Что там у тебя сломалось?

— У меня ничего не сломалось. Мне нужна лампа Г-807.

Никита всем корпусом повернулся ко мне. Несколько секунд он смотрел на меня, как будто запоминая. Потом откинул голову назад.

— Зачем тебе такая лампа?

— Буду собирать передатчик.

— Покажи схему!

Я достал из кармана сложенный вчетверо вырванный двойной лист тетрадной бумаги в клеточку. Там была нарисована схема, обозначены величины конденсаторов и сопротивлений, число витков катушки контура и режимы напряжений на электродах лампы.

Никита внимательно изучил, нарисованное и написанное мной на бумаге в светло-фиолетовую клеточку.

— Но на этой схеме в качестве генератора 6П3С! Схема не будет работать на другой лампе.

— Будет! Напряжение на аноде и экранной сетке подниму. Там рядом я карандашом уже написал. А на управляющей ничего трогать не надо, будет работать!

Никита уже смотрел на меня весело, как Боря.

— А сопротивления? Конденсаторы?

— Мощность сопротивлений надо увеличить. Я уже прикинул. Полуваттные заменю двухваттными, одноваттные — пятиваттными. Пойдет!

Никита с грохотом развернул табурет:

— Зачем тебе такой мощный передатчик?

— Чтобы доставало подальше. До Елизаветовки, Дрокии. Свяжусь с Могилевом.

— А в Могилеве у тебя кто?

— Свяжусь с Володей, у него дома зарегистрированная радиостанция.