Ход их был практически бесшумным. Каждые пятнадцать минут часы отбивали сигнал. А каждый час количество ударов соответствовало времени. Звук боя был необычайно мягким и мелодичным. Я встал и подошел поближе. Только на расстоянии метра я услышал тиканье маятника. В результате многолетних поправок положения стрелок круглый циферблат был затерт пальцами до черноты. Чуть выше центра две косо перекрещенные черные стрелы.

Разглядывание часов было прервано приглашением к прокурору. Через несколько месяцев зазвонил служебный телефон. Звонила Полина Павловна Щукина, заведующая канцелярией районной прокуратуры.

— Евгений Николаевич! Вам не нужны часы, которые вы внимательно разглядывали в приемной весной? Вам они понравились?

— Очень понравились. Только откуда у прокуратуры такая щедрость?

— У нас был ремонт. Во всех кабинетах повесили большие круглые электрические часы. Прокурор разрешил эти часы убрать, так как они не числятся по инвентаризационным спискам. Ими очень интересовался начальник угро. Но Николай Филиппович отдавать ему запретил. Тогда я сказала ему о вас. Он сказал: «Только вам».

— Спасибо. Не отказываюсь. Когда можно забрать?

— Да хоть сейчас. Только надо упаковать. Нежелательно чтобы увидели из окон милиции. Бумагу я приготовила.

С прокурором Николаем Филипповичем Телевко я был знаком несколько лет. Два года назад пришлось провести ему срочную операцию на лобном синусе. А Полина Павловна, по ее собственному выражению, в нашем отделении была прописана.

Через полчаса я покидал здание прокуратуры, унося под мышкой увесистый сверток и поглядывая украдкой на окна районного отдела милиции. Придя домой, развернул. Часы были на ходу.

Вечер я посвятил изучению неожиданного подарка. Позвонил знакомому часовщику. Оказывается, перекрещенные стрелы означают фирму Юнганс. На задней платине четкая штамповка: HAU/HAC (Hamburg Amerikanische Uhrenfabrik). Год выпуска — 1935.

Полина Павловна рассказала, что часы раньше висели в кабинете начальника станции. Во время войны там был кабинет немецкого военного коменданта железнодорожной станции. Так, по этапу, немецкие часы довоенного выпуска попали ко мне.

В семьдесят шестом, будучи в гостях у главного врача Рудьского детского противотуберкулезного санатория Ивана Петровича Гатмана, я обратил внимание на старинные, необычайно изящные часы с боем. Резной футляр притягивал взгляд издалека. На эмалированном циферблате надпись: Le roi a Paris.

Редкие старинные вещи Иван Петрович находил у родственников в одном из сел Сорокского района. Он с увлечением рассказывал о каждой вещи. Начиная от часов, патефонов и кончая древней ручной кофемолкой. Молотый ею кофе казался очень вкусным.

Видя его увлеченность, душа моя отогрелась. Я пообещал финансировать за счет профсоюза покупку для санатория дорогого немецкого аккордеона Вельтмейстер. Такой аккордеон я сам видел только в детстве у плопского аккордеониста цыганской национальности Коли Бонтиша.

Прошло несколько лет. Почти столько же времени звучали на утренниках для детей звуки приобретенного для тубсанатория эксклюзивного аккордеона «Вельтмейстер Сапфир». Играл музработник санатория, сам Иван Петрович, либо его жена Евгения Ивановна. Когда я возвращался из одной из служебных поездок в санаторий, Иван Петрович погрузил на заднее сиденье машины две картонные упаковки.

— Это еще что такое? — поинтересовался я.

— Откроете дома. — как заговорщик, подмигнул мне Иван Петрович.

— Вот так начинается коррупция. — сказал в шутку я.

Мы оба рассмеялись. Иван Петрович пожал мне руку.

— Евгений Николаевич! Это личное, прямо домой.

Дома, открыв картонные коробки, я был поражен. В одной находилась старинная керосиновая лампа тонкого фарфора с таким же ослепительно белым колпаком сверху. Оправой лампе служило ажурное бронзовое литье, поражающее своим изяществом. В лампу я встроил патрон с электрической лампой и подвесил в библиотечной. Почти сорок лет редкостный светильник освещает и украшает комнату, в которой я в эту минуту пишу.

В другой коробке лежали старинные настенные часы Le roi a Paris. Недоставало лицевой резной дверки. Часы оказались исправными, как говорится, на ходу. Сейчас им уже больше века. Переднюю дверку я отчеканил из латуни. Отчернил, отполировал и состарил под антиквариат сам. Поющий петух с роскошным гребнем и сказочно длинным завитым хвостом. Полевые колокольчики, а на самом верху солнце с расходящимися лучами. То, что общепринято символизирует время.

Много лет часы висели в гостиной, отбивая каждый час. Потом вышел из строя бой. Старых мастеров уже нет, а молодые восстановить не берутся. Да и заводить надо раз в неделю, неловко поднимаясь над телевизором. С возрастом такая акробатика становится проблемой. Скрепя сердце, в гостиной я повесил электронно-механические часы.

После смерти родителей, купленные отцом в пятидесятых, настенные часы я забрал к себе. Повесил на стене в моей комнате. Идут, несмотря на солидный возраст, точно. Когда часы останавливаются, я, неблагодарный, грешен, часто забываю завести. Вспоминаю о часах, когда какой-то глубинный импульс переносит мои мысли в те далекие годы.

Иногда заставляет меня встать на кровать и поворачивать заводной ключ влево до упора какой-то непонятный душевный дискомфорт. Затем палец легко толкает маятник. Часы начинают мерно тикать. Когда маятник движется вправо, стук слышится глуше. Тик-так, тик-так… Часы стучат, как сердце: Бу-туп, бу-туп… Покой пропитывает душу, как влага промокашку. Мягким теплым коконом сон незаметно окутывает мое тело..

Сейчас, когда я пишу, маятник качается. Родительские часы продолжают жить над моей кроватью. И через шесть десятилетий мерное тиканье часов внушает мне покой и полное чувство безопасности, если хотите, защищенности, в котором я пребывал под крышей родительского дома во времена моего далекого детства.

С самого своего основания Елизаветовка условно была разделена на три части: горишну, долишну и середину. Гора начинается от Чернеева колодца и тянется на северо-запад до конца села. Середина ограничена Чернеевым колодцем и Марковым мостом. От Маркова моста до крайних домов в нижней части села расположена Долина.

Долина в свою очередь делилась на две составные части. От Маркова моста до усадеб Довганей и Климовых, граничащих с дорогой, ведущей из Плоп в Боросяны располагается участок села, больше века назад названный Коцюбой (Кочергой). Действительно, на спутниковой карте изгибы старой улицы у моста Калуцких (напротив Ставничей), затем возле бывшей мельницы тех же Калуцких (сейчас там баня) и у Маркова моста отдалённо напоминают шатун черенка кочерги. Часть Долины от Довганей до самой нижней части села издавна почему-то зовется Бричевом.

Село Бричево, расположенное в пяти километрах к югу от Тырново, — довольно большая в прошлом еврейская земледельческая колония. На 1930 год в Бричево проживали более двух с половиной тысяч жителей еврейской национальности.

В самом конце девятнадцатого и начале двадцатого века село строилось двумя рядами домов вдоль безымянной, в те годы не пересыхающей, речки. Ряды отстояли друг от друга на расстоянии от 50 до 100 метров и более в зависимости от распространенности болотистого грунта вдоль речки. Верхняя часть села изначально строилась двумя рядами вдоль единственной дороги. От шляха в направлении к нижней части села унитарная дорога заканчивалась на уровне границы усадеб Кугутов и Гориных.

Согласно рассказам моей бабы Софии, которой в год основания села исполнилось девятнадцать лет, старые дома Гориных располагались в тридцати-сорока метрах от нынешней улицы. У Милиона (Емельяна Натальского) и Сивона (Семена Жилюка, старшего брата бабы Софии) дома были построены уже в пятидесяти метрах. Баба София говорила: