Как будто обвиняя меня в чем-то постыдном и противоестественном, молодой человек с ухмылкой ответил мне вопросом:

— А зачем он вам?

— Почти двадцать лет назад доктор Валевич удалил у моего маленького племянника осложненное инородное тело пищевода. — ответил я…

В моей судьбе всегда важную роль играли, окружавшие меня, люди. Мне везло на встречи с замечательными людьми. Я писал об этом. В данном случае я не раз возвращался к важному для меня вопросу:

— Какая роль в моей судьбе была отведена Валевичу?

Трудно сказать, что заставило меня в свое время без паузы на раздумье положительно ответить профессору Загарских на его вопрос:

— Отоларингологом желаешь стать?

Не исключаю, что мое внутреннее «Я», помимо логики и осознанного желания, бессознательно сформировало в моем мозгу «идеал» лекаря. Пусковым импульсом к этому могла быть встреча с оториноларингологом Валевичем, в свое время одной фразой удачно разрушившим мой, мучивший меня, подростковый комплекс неполноценности. Это могло быть и моё нечаянное, раннее, весьма своеобразное, кратковременное окунание в самую глубь медицинской купели — операционную.

Со времени нашей последней встречи в Харькове прошло ровно сорок лет. Все эти годы, когда я вспоминаю тогдашнего доктора Валевича, в моей душе поселяется, долго не преходящая, скверна — ощущение греха. Меня не покидает чувство собственной вины за нечто, не сделанное мной. За то, что я не попытался протянуть руку, не помог удержаться на плаву человеку, заживо погружающемуся в ад алкогольного безумия.

P.S. За исключением имени нашего главного героя все места действия, фамилии и имена действующих лиц в имевшей место истории — настоящие…

В самом начале пятьдесят четвертого отец привез из Могилева и установил на полочке небольшой, в коричневом жестяном футляре радиоприемник АРЗ. Без преувеличения, в доме появился еще один член семьи. Слушать он не умел, зато все остальные, включая родственников и соседей, прилежно слушали его. Кто из домашних просыпался первым, тот и включал радио. Чаще всего это была мама.

Куранты, гимн Советского Союза, последние известия, утренняя зарядка, пионерская зорька. После школы диктовали газету. Вечером был театр у микрофона, песни по заявкам радиослушателей. По радио мы разучивали, сразу становившиеся популярными, песни. С первого раза я запомнил слова и пел вместе с артистами песню «Рябинушка».

Я был в третьем классе, когда из нашего АРЗ впервые полилась чарующая мелодия, а за ней и волнующие слова «Марички». Сейчас это называется «эффектом присутствия». А тогда, слушая незамысловатые строчки четверостишия,

я явственно видел перед собой, почему-то, лазурное небо, быструю извилистую, прижатую к подножью темно-синих гор, речку, её противоположный каменистый берег, за которым тянулась темно-зеленая, почти черная полоса густой сосновой рощи. За деревьями спряталась низенькая беленая хатка с черной соломенной крышей. Точь в точь, как у бабы Грецехи, чья хатка пряталась под высокими грушами и огромными раскидистыми ореховыми деревьями.

А дальше было настоящее волшебство. Начинался припев. Где-то вдалеке молодые парубки хором повторяли куплет, спетый артистом. А за синими горами девичьи голоса выводили непрерывное «А-а-а» в плавном волнообразном чарующем ритме. Я уже не видел ни речки, ни гор, ни хатки. Я даже не слышал, что мама уже дважды велела мне принести с улицы сухие переедки (стебли кукурузы) или подсолнечниковые головки для поддержания огня в ненасытной плите.

Песня «Маричка» целиком и надолго вошла в мою душу. Слова песни я выучил сразу. Несмотря на отсутствие музыкального слуха, неторопливая плавная мелодия запомнилась, и я пел «Маричку» в доме, во дворе, на огороде. Я пел песню даже во время уроков. Разумеется не на уроках пения. Я пел «Маричку», когда рисовал в альбоме, писал изложения, решал примеры. Пел я мою песню внемую, только про себя.

Когда начались очередные летние каникулы, отец, купив билет и забросив тяжелый чемодан в тамбур общего вагона, отправил меня в поощрительную поездку к брату, в Черновцы. Алеша прошлой зимой женился и вместе с Жанной они жили у её родителей на четвертом этаже пятиэтажного дома. Старинный дом находился на улице Котляревского, которая брала начало от угла Советской площади. Однако взрослые чаще называли её Соборной.

Квартиры были большими. Почти четырехметровые потолки, скрипучий паркет, обширная кухня и длинный коридор. Широкие мраморные лестничные пролеты. На первом этаже перед лестницей была, покрытая мрамором, площадка, на которой, по рассказам взрослых, находилась будка швейцара. Шикарный по тем временам, дом был построен на стыке веков в самом центре города и предназначался для проживания семей богатого румынского купечества.

После одноэтажной Елизаветовки я мог часами стоять у открытого окна. С высоты четвертого этажа я осваивал географию видимой части города. Если смотреть вдоль стены влево, в тридцати-сорока метрах угол Соборной площади. Вправо длинная улица заканчивалась куполом городского театра.

Напротив дома улица разделялась. Влево и вниз убегала тенистая улица Леси Украинки, в конце которой были видны множественные, красного кирпича, крытые разноцветной черепицей, здания университета. Налево от университета густо зеленел парк Шиллера. Туда на болотистый берег Клокучки прошлым летом я ходил с ребятами копать червей. С удочками и банкой червей на трамвае ехали до круга «Прут». С крутого берега мы забрасывали удочки в стремительный поток и удили пескарей и голавлей.

По ту сторону улицы была тюрьма. Высокие, опутанные вдоль колючей проволокой, глухие стены, свисающие во двор черные гусаки фонарей. В каждом углу забора высились фонарики круглых башенок. В застекленный фонариках башенок день и ночь стояли вооруженные солдаты. За стенами несколько разделенных двориков, в которых люди в темно-серой одежде сбивали ящики, носили какие-то мешки, кололи дрова. Один небольшой дворик сверху был покрыт целой сетью переплетенной колючей проволоки. Я не любил смотреть во двор тюрьмы. Очень скоро мною овладевала жуть и я переводил взгляд на зелень газонов и тротуары.

Мне нравилось наблюдать, как по тротуарам шагают прохожие. Издали они были почти одного со мной роста. По мере приближения их тела укорачивались, казалось, становились толще. Когда они находились прямо подо мной, я видел выступающие и тут же прячущиеся в животах носки обуви, плечи и круглые шляпы. В те годы все мужчины и женщины носили шляпы.

Когда прохожие находились прямо подо мной, я выпускал из пальцев черешневую косточку и следил за её полетом. Косточка падала на асфальт в трех-четырех шагах за прохожими. Тогда я стал отпускать косточки за три-четыре шага раньше. Я отчетливо видел, как мои косточки летели прямо в шляпы прохожих. Я видел только удар косточки об головной убор и быстро убирал голову, чтобы пострадавшие не могли определить окна, из которого выпущен снаряд.

За этим занятием меня застал Иван Ефимович, отец Жанны:

— Что ты делаешь, Женя?

— Решаю задачу по физике. — был мой немедленный ответ.

— Расскажи, может вместе решим?

— Решаем по формуле прямолинейного равноускоренного движения. Зная время равноускоренного полета тела в свободном падении до удара об асфальт, вычисляем скорость тела в момент удара и расстояние от окна до асфальта.