Однажды, сев в поезд в Окнице, долго не мог уснуть. Уснул только в Бельцах, когда поезд с Северного вокзала, возвращаясь в развороте полукругом, идет на Бельцы-город. Тогда же, скорее всего при движении в обратную сторону и полукругом, мне впервые приснился странный сон.

Каждый раз поезд трогается, но движется в другом, совсем не нужном мне направлении. Оглядываю купе. Это не мой поезд! Мой поезд, в котором я должен был ехать, стоит на соседнем пути. Вот он медленно трогается, набирает скорость и скрывается за поворотом в нужном мне направлении. А я еду в совершенно другом… Встречных поездов в нужном направлении уже нет.

Каждый раз просыпаюсь в отчаянии. Первые мгновения еду, как будто впервые. Пристально вглядываюсь в, пролетающие мимо столбы, лесополосы, поля. Не узнаю. Лишь прочитав название очередной станции, кажется, окончательно просыпаюсь и вижу: поезд едет в правильном направлении. В Кишинев.

Сновидения в поезде сразу стали навязчивыми, изнуряющими. Я приезжал на занятия не отдохнувшим. Понедельник и вторник проходили в состояни какой-то тупой депрессии.

Через год случайность круто изменила мою судьбу. В жизни мне всегда везло на встречи с замечательными людьми. Одним из них был, ныне давно покойный, заведующий ЛОР-кафедрой, профессор Михаил Григорьевич Загарских. Его немалыми усилиями я был вырван из рентгенологии и направлен на учебу в интернатуру по отоларингологии в его же клинике.

В это время вернулась из академического отпуска Таня. Олег остался с бабушками в Окнице. Поездки в Окницу продолжались, но навязчивый ужас во сне, что я сел не в свой поезд, испарился. В семьдесят восьмом поступил в заочную аспирантуру. В восемьдесят втором защитил кандидатскую диссертацию, в восемьдесят шестом присвоена высшая квалификационная категория.

В восемьдесят девятом — новый поворот. Это были годы Чумака, Кашпировского, Гора и других. Я прошел специализацию по иглотерапии. В девяностом и девяносто втором специализация и усовершенствование по психотерапии. С редким увлечением осваивал новую профессию. В районе устраивал специальные лекции-сеансы по психотерапии с коллективным гипнозом.

Будучи на очередном усовершенствовании, ездил домой поездом Харьков — Конотоп. Через час садился на пассажирский поезд «Москва — Кишинев» и к ночи уже был дома. Обратно тем же маршрутом. В одной из поездок меня посетил и прочно закрепился знакомый навязчивый сон. Снова я еду и, засыпая, вижу, что я в другом поезде и он несет меня в совершенно другом направлении.

Занятия по психотерапии проходили в клинике Харьковского института усовершенствования врачей. Кстати, это была первая в Союзе кафедра психотерапии и медицинской психологии. Заведовал кафедрой профессор Аркадий Тимофеевич Филатов, высокий эрудит-энциклопедист, судебный психиатр, клиницист, психотерапевт от бога.

Нашим общим кумиром стал Анатолий Алексеевич Мартыненко, недавно защитивший докторскую. Его лекции отличались высоким профессионализмом. В вопросах психоанализа ему не было равных. В этот раз лекция Анатолия Алексеевича была посвящена вопросам психоанализа навязчивых сновидений.

— Сновидения всегда провоцируются имевшими место осознанными, но чаще не осознанными событиями, имевшими место в предшествующем периоде жизни личности. Они могут быть вызваны не только событиями, воспоминаниями или ощущениями. Наши сновидения чаще всего индуцируются неосознанными ассоциациями с событиями, но чаще вполне обычной и необычной информацией из прошлой собственной или чужой жизни.

— Повествуя о сновидении, часто говорят: — Не думал, не гадал и не вспоминал. И, вдруг, приснилась такая ересь, в таких диких подробностях. — продолжал профессор. — Особое место в манифестации и течении неврозов занимают, так называемые, навязчивые мысли, идеи и сны.

Все внимательно слушали. В конце лекции посыпались вопросы. Анатолий Алексеевич обстоятельно отвечал. Поднял руку и я. Подробно рассказал о моих навязчивых прошлых и рецидивировавших в последние месяцы, сновидениях.

— В каких вариантах психоанализ трактует такие навязчивые сновидения?

Сидевший за соседним столом витебский психиатр-психотерапевт с двадцатилетним стажем повернул голову в мою сторону, слегка улыбнулся и хмыкнул. Мне стало неловко. Анатолий Алексеевич без паузы ответил:

— Символика вашего сновидения довольно простая. Попробуйте сами проанализировать события в личной жизни, ваше продвижение по службе, успехи и провалы в работе. Психоанализ трактует ваш сон довольно конкретно. Просто, в жизни вы сели не в ваш поезд.

Сказать было нечего…

Зима. Кишинев. Гололед. Вместе с женой и сыном пересекал неширокую, покрытую наледью, площадку. То, что произошло дальше, не успел осознать и отреагировать. Кто-то, очень сильный, вдруг дернул обе ноги вперед одновременно. Голова с размаху упала на выступающий бугор льда. Удар пришелся по затылку. Послышался ясный хруст с треском, похожим на выстрел у правого уха и, ощущение, что голова, отделившаяся от шеи со стуком покатилась по кедровому настилу.

Голова, казалось, при полном сознании сознании, была отдельно. Ее просто не было. Защищаясь, он не сложился, не пытался подставить на место падения руки. Перед глазами, почему-то, встали его собственные руки, на которые замахнулся мечом римский легионер. Перед глазами расплывались пульсирующие, тающие и исчезающие в холодной воде кровяные облака. Почему-то, оберегая от удара руки, мгновенно скрестил их на груди и плотно прижал.

Очнулся через мгновения от тошноты. Голова вроде не болела. Она была онемевшей. Только внутри головы стоял непрекращающийся разноголосый гул медных котлов, разрывающий голову изнутри. Глухо и дребезжаще-сипло гудел огромный медный котел, ждущий заказчика, своего хозяина-мельника. Его раб нес на собственном горбу, треснувший котел более 120 стадий, с самого берега реки Нахар-ха-Йардена (Иордана). Удары в котел, как в колокол внутри головы совпадали в каждым вдохом. Воздуха не хватало, несмотря на то, что дышал глубоко, с широко открытым ртом.

Колокол, подвешенный к древнему кедру на Муристан — главной площади Иерусалима, тревожно-коротко гудел с каждым ударом сердца в спине и внутри головы. Беспорядочно звенели колокольчики, которые вешали на шею козлам, чтобы слышали, пасущие стада коз, пастухи. В голове гудело, клокотало, свистело. Звенели натянутые струны Киннора — Арфы Давида. Шумел ветер, низвергался водопад.

Перед глазами стоял огромный золотой купол, который снился ему много лет подряд. Сейчас, в этом мучительном гуле, он узнал этот купол, который видел много раз более двух тысяч лет. Это был купол Храма на склоне горы Мориа, на которой Бог, по Библейскому преданию, в виде испытания, указал Аврааму принести в жертву своего сына — Исаака. Сейчас эта гора называется Храмовой. Над самым куполом Храма плавали низкие багрово-красные облака. Кругом была одна чернота.

Все это длилось мгновения, несмотря на то, что, казалось, прошло несколько тысячелетий. В глазах посветлело. Чернота медленно рассеялась множественными темными точками, которые, вытягиваясь, превратились в, беспорядке снующих, людей. Лица зевак были повернуты в его сторону. Кровавые облака в глазах стали более прозрачными, только в самой верхней обозримой части неба еще плавала красноватая муть.

Перед глазами оставался только золотой купол Первого, более высокого, иерусалимского Храма. Красная муть над храмом бледнела и вскоре стала белесой, вытягиваясь ввысь. Это была Шхина, которая, вырываясь через двери, окна и крышу Главного храма, превратилась в облачный столп, олицетворяющий присутствие самого Всевышнего. Извиваясь, облако вытянулось до самого неба. На самом верху облако скучилось в виде огромной, постоянно меняющей свои очертания, головы. Господь покидал свой Храм.

Золотой купол храма на горе стал блеклым, и из громадного слепящего полукруга превратился в невзрачную желтую пластиковую крышу бутика в одном из узких переходов между торговыми рядами Кишиневской Тучи (огромной площади, наполненной потертыми джинсовыми брюками, куртками, кроссовками, тысячей и одной нужной, но чаще ненужной дребеденью из, развешанного на вешалках, разложенного на прилавках, а то и по асфальту на мешках из полиэтиленовых пленок, секонд-хэнда).