На террасу вышла Любовь Прокоповна. Запахло любимой жареной картошкой, которую предпочитал уплетать с малосольными огурцами. Но сегодня есть не хотелось.

— Коля! Тебя ничего не болит? Ты ночью стонал во сне. Громко…

Вспомнил не сразу. В пятьдесят девятом на току после разгрузки зерна заклинил опрокидыватель прицепа. Высоко поднятая вверх, передняя часть кузова не позволяла выкатить прицеп из ангара. Работа застопорилась. Механик из местных беспомощно разводил руками. Николай Яковлевич прикинул:

— Необходимо освободить шланг высокого давления. Часть масла уйдет в землю, не страшно, можно долить. Зато, не разбирая остальной гидравлики, можно продолжить работу.

Послали за маслом. На балки рамы установили гладко срезанный толстый чурбан. Чтобы не придавило работающих. Николай Яковлевич уже залез под кузов, когда один из рабочих поставил второй, более короткий чурбан. На всякий случай. Николай Яковлевич с трудом сорвал туго затянутое резьбовое соединение шланга с цилиндром. Попросил помощников отойти.

Медленно, оборот за оборотом, откручивал накидную гайку. Показались первые капли масла. Постучал ключом по гайке и толсто-стенному бронированному шлангу. Скорость вытекания масла увеличилась ненамного. Так можно прождать до вечера. Еще раз провернул самую малость…

Шланг внезапно вырвало, горячее масло под страшным давлением вырвалось наружу, обрызгав окружающих. Кузов стремительно опустился на высокий чурбан. Смазанный струей масла, длинный чурбан соскользнул с продольной балки рамы прицепа. Падение кузова остановил короткий, более толстый чурбан, но грудь Николая Яковлевича оказалась придавленной кузовом и балкой. Грудина затрещала. Дышать было невозможно. Каждый незначительный вдох усиливал и без того невыносимую боль.

Сориентировались быстро. Два домкрата, сменяя друг друга, пошагово двигались кзади, по сантиметрам поднимая тяжелый кузов. С другой стороны для страховки подвигали до упора чурбан. Дышать стало легче, но в глазах была сплошная темень. Кузов уже освободил грудь, а Николай Яковлевич, повиснув, лежал на раме. Оттащив в сторону, уложили наземь. Пролежал он недолго. Самостоятельно сел, долго растирал грудь.

Прибыла, вызванная по совхозной рации, девушка-фельдшер:

— Немедленно в район! Нужен срочно рентген!

Продолжая потирать грудь, Николай Яковлевич нашел в себе силы пошутить:

— С вами хоть на край света, но только не в больницу.

— Он еще и шутит! Издевается! Зачем меня вызывали?

До вечера лежал в вагончике. Утром, как всегда, встал, умылся, позавтракал и пошел на работу. Обошлось.

О происшедшем не рассказывал ни жене, ни сыновьям. Только через несколько лет в Окнице, когда в «Сельхозтехнике» сложилась похожая ситуация, призвал прекратить ремонт. По эскизу Николая Яковлевича отрезали требуемый по длине стальной вал. Приварили рога, которые вставили в отверстия на раме и кузове. Когда закончили работу, Николай Яковлевич сказал:

— Страховаться надо серьезно. На моих глазах один товарищ по недомыслию чуть богу душу не отдал. Могло расплющить…

А прошлой ночью ему приснился многотонный нагруженный прицеп, придавивший его грудь. Сильная боль за грудиной, потом явственно почувствовал, как боль пронзила, не выдержавшую страшной тяжести, лопатку. Почему-то оказалась болезненно придавленной к балке прицепа левая рука до самой кисти. Сон всплыл из задворок памяти тяжело, но до мельчайших деталей.

— Коля! Тебя что-нибудь болело ночью? Может приснилось что?

— Нет! Ничего не болит… Нормально.

С пустыми ведрами пошел к колодцу, расположенному за углом двора. Принёс воду, залил умывальник. Второе ведро занёс на кухню. Несмотря на то, что окна были настежь открыты с ночи, воздух в доме казался душным. Чувствовалась нехватка воздуха. С чего бы?…

Представил, какой свежий, пронзительно прохладный и тугой воздух сейчас в лесу. Да и грибы, после перепадавших в течение трех дней дождей, должны быть славными. Он представил себе, приготовленные его Любой, грибы в сметане. Николаю Яковлевичу показалось, что он ощутил земляной запах грибов, заправленных притомленным луком. Открыв дверь в чулан, взял эмалированное ведро и, плетеную из ивовой лозы, вместительную корзину:

— Люба! Схожу за грибами. Уже забыл их вкус. Да и воздухом лесным подышу… Вчера с Петей договорился.

Оделся, обулся и стал шнуровать ботинки. Завязывая шнурок на втором ботинке, не выпрямляясь, спокойным голосом промолвил:

— О-па! Люба, вот сейчас всё…

Бесшумно, бережно, словно укладываясь прилечь, опустил свое тело на пол. Когда Любовь Прокоповна подошла к нему, Николай Яковлевич уже отошел в мир иной. Верить не хотелось. Любовь Прокоповна позвонила племяннице Зое, жившей неподалеку. Тут же прибежал Петя Фрасинюк, муж Зои, с которым собирался по грибы Николай Яковлевич. Попытался сделать искусственное дыхание рот в рот. Вдувая воздух, почувствовал холодеющие губы. Петя отстранился. Избыточный воздух шумно, словно стоном, последним выдохом вырвался из мертвой груди. Всё…А было ему всего лишь сорок девять…

Таков он был, неоднозначный, не знавший и не желавший покоя, двоюродный брат и тёзка моего отца, ученик и зять знатного Коваля, доморощенный елизаветовский «Кулибин» Николай Яковлевич Единак.

Случилось так, что в своём раннем детстве я больше общался с ребятами намного старше меня. Сначала это был брат Алеша и его многочисленные сверстники. Позже, когда я пошел в школу, постоянно вращался в орбите друзей Тавика, моего двоюродного брата. Это были его одноклассники: Андрей Суфрай, Валенчик Натальский и Виктор Грамма.

Из друзей Алеши, выделялся, незаметный на первый взгляд, но оставивший о себе самые тёплые воспоминания, Женя Навроцкий, сын Павлины Олейник и Александра Навроцкого. Мама Жени — Павлина была дочерью Федора Олейника, прозванного в селе странным прозвищем — Тэрэфэра. Сам Федор был сыном Алексея Олейника, одного из первых переселенцев с древней Подолии. По линии отца Женя Навроцкий был внуком Навроцкого Михаила Иосиповича и, рано умершей, Гориной Марии Ивановны. Естественно, Женя был правнуком организатора переезда села с Подолии, первого подписанта договора на пользование землей Иосипа Навроцкого и праправнуком патриарха клана Навроцких в Елизаветовке — Антона.

Жене еще не исполнилось двух лет, когда восьмого июля сорок первого в село вошла колонна немецких войск. По роковой случайности одновременно с входом в село немцев советская авиация начала бомбить движущуюся колонну и, остановившуюся на постой в имении пана Барановского, крупную часть немецко-фашистских захватчиков.

Полагая, что в селе скрывался советский радист-наводчик, немцы стали сгонять на шлях в сторону Брайково мужское население села. В расстрельную шеренгу попал отец Жени — двадцатитрехлетний Александр Михайлович Навроцкий. Рядом с ним стоял его тесть — Федор Алексеевич Олейник. Расстрелу подлежал каждый десятый.

Когда расстреляли очередного сельчанина, Федор Алексеевич определил следующего обреченного. Им был его зять Александр. Подвинув дальше Александра, Федор Алексеевич встал на его место, чтобы пожертвовать своей жизнью ради спасения отца своего малолетнего внука. Заметивший перемещение в шеренге, гитлеровец вырвал из ряда Александра и, ударом приклада в спину, толкнул его в группу приговоренных. Вскоре раздались автоматные очереди, унесшие жизни двадцати четырех моих односельчан.

Женя, живший в верхней части села, играть приходил на «середину», где жил его дед Михасько. Чаще всего он играл в компании брата Алеши, Бори и Алеши Кугутов, Лозика Климова и Адольфа Кордибановского. Первая запомнившаяся моя встреча с Женей Навроцким была снежной зимой. Лозик, Адольф, Алеша и Женя, сидя на широкой кровати, играли в карты. Карты были нарезаны ножницами из картонных коробок для обуви и разрисованы цветными карандашами.