Из пакетов Аркаша доставал фотографии. Вокруг него склонялись головы. Комментарии были короткими, но выразительными:

— Дивись, Петро таки вийшов п» яним, точно, як був тодi, коли здоймали. Ото-ж Аркаша!

— А Регорко яким старим зробився, прамо дiд.

— Навiть кiтка и кугут виiшли, i там саме де стояли тодi.

— Глянь, яка Надя файна, а нiяк не одружиться.

— Чекае кiномеханика.

— Диви, диви. Иван який животатий, як пресидатиль.

— А Манька яка нечисана. Аркаша, ти що, не мiг причесати, або кучери прекласти.

По мнению сельских женщин, Аркаша мог асолютно все. Давая ему на увеличение фотографию убитого на войне мужа, женщина просила:

— Аркаша! Зроби мого молодше. Вiн тодi був з вусами.

Аркаша лишь иногда записывал. Он практически никогда не ошибался.

— Аркаша, мiй вийшов дуже лисий. А ну, шось зроби.

— А мене поклади поруч з Марушкою.

— А нафарбувати можеш, щоб варги (губы) були червоними?

Иногда Аркаша предусмотрительно уточнял свои возможности, потому, что требования клиенток тех лет смогла бы удовлетворить только современная компютерная графика.

Каждый раз Аркашу особенно донимали молодухи:

— Аркаша, ти ще досi не одружився?

— Залишайся у нас, ми тебе такi сьогодни одружемо. Не втичеш, будеш тут жити i карточки робити.

— Що ти у Гамлявого втратив, що ти там ночуешь? Гамлявиха вже стара. Приiжджай ввечери до нас, i Могилiв забудеш.

Аркаша, улыбаясь своей детской улыбкой, старался отшучиваться, но молодухи всегда брали верх.

По мере продвижения Аркаши вниз по селу, эскорт его частично менялся, но больше увеличивался. Где-нибудь, по выбору самого Аркаши, чаще вдоль улицы, он останавливал ребятню:

— Станьте все вот тут. Так! Не обязательно смотреть в аппарат. Закройте рот и вспомните кинокомедию с Филиповым. Так. Готово.

Фотографируя, он никогда не подходил несколько раз к группе, выставляя и поворачивая голову. Он мог только сказать:

— Высокие назад. Станьте чуть теснее. Опустите плечи. Все.

Приехав в следующий раз, он привозил единственную фотографию пацанов. Все бежали к родителям. Мало кто отказывался от заказа. Уж больно живые были дети на фото.

Мама хранила фотографии в рамках под стеклом. Потом, за несколько лет до кончины она перенесла фотокарточки в альбомы, за исключением больших фотопортретов.

Вскоре Аркаша приехал на велосипеде, взятом на прокат за фото в Мошанах. Штанины его были заправлены в носки, чтобы не захватило цепью.

На велосипеде он ездил недолго. Вскоре Аркаша приехал с самого Могилева на велосипеде с мотором, изрыгающим синий дым. Мы бежали за ним в клубах дыма и все так же кричали:

— Аркаша! Арка-аша-а!

Когда мотор не заводился, мы дружно толкали так, что Аркаша с трудом сдерживал равновесие.

Ещё через год Аркаша приехал на мотоцикле ИЖ-56. Треноги, футляра и портфеля уже не было. Могилевские мастера прикрепили на багажнике прямоугольную проволочную блестящую корзину, в которой уютно лежал большой черный баул. В бауле умещалось все имущество фотографа. Сменилась и фототехника. Громоздкий деревянный аппарат заменили «Москва», «Зенит», «Киев» и «ФЭД», которые он менял по мере надобности.

Расширилась и география фотоинтересов Аркаши. С Елизаветовки он ехал в Боросяны, потом в Городище, Сударку, Брайково и круг снова замыкали Мошаны, где он выезжал на шоссе, впервые в те годы узнавшее асфальтное покрытие.

Со временем Аркаша стал приезжать реже. Уменьшилось количество заказов. Фотографии военных лет стали увеличивать все реже. Аркаша выезжал, по приглашению через ездивших на базар сельчан, только на свадьбы, и то не на все. В села возвращались демобилизованные солдаты с перекинутыми через плечо ремешками фотоаппаратов. В каждом селе росли свои умельцы.

После пятого класса в подарок от брата я получил «Любитель-2». С самыми примитивными навыками фотографа я уже был знаком. Большим подспорьем было и то, что в крайней комнате нашего дома окно закрывалось непроницаемыми для света ставнями.

Фотобачок, реактивы и планшет для прямой контактной печати разместились на столе. Мои руки стали удивительно пахнуть проявителем. Всю пленку в двенадцать кадров я расходовал, бывало, за несколько минут. Фотографировал все: дом, родителей, корову, кота, мотоцикл соседа, улицу.

Закончив пленку, не откладывая, я тут же бежал проявлять. Это было самое настоящее чудо ожидания, похлеще рыбалки. Вынутую из фиксажа, промытую пленку я нетерпеливо, держа пальцами за острые края, чтобы не поцарапать, освобождал из спиралей катушки. Как заколдованную злыми волшебниками прекрасную принцессу! Радовался первым самостоятельным успехам. Позже стал видеть и неудачи.

Прошли десятилетия. На смену черно-белой пришла цветная фотография. Потом появились цифровые камеры, в которых я ничего не смыслю, но в которых ориентируется, как рыба в воде и великолепно с ними справляется моя тринадцатилетняя внучка Оксана.

Пересматривая мамины альбомы со старыми, более, чем шестидесятилетними фотографиями, я вдруг поймал себя на мысли, что среди сотен карточек нет ни одной, где был бы запечатлен буревестник моего увлечения фотоделом — Аркаша. Жаль. Его образ остался только в моей памяти.

Рассказывая о моем детстве, нельзя умолчать о том, с чем сталкивается любой ребенок, начиная со дня своего рождения. Я имею в виду сельскую медицину нашего детства. Никаких документов по истории медицины в селе, к сожалению, не осталось, живых свидетелей того времени становится все меньше.

По рассказам старожилов, первый фельдшер в селе появился в 1948 году. До этого жители села ездили к доктору Крафту в Сокиряны за сорок с лишним километров, либо в Тырновскую волостную больницу. Отец рассказывал, что врачебная помощь крестьянам была практически недоступна. Чтобы оплатить визит к Крафту и пройти рентгенобследование необходимо было продать корову.

В начале сорок восьмого года Тырновским райздравотделом в Елизаветовку был направлен бывший военфельдшер Петр Поликарпович Ковалев, закончивший войну под Прагой. Невысокого роста, плотный пожилой мужчина, по словам моей мамы, не расставался с небольшим кожаным баульчиком. Содержимое баульчика было известно всему селу: стетоскоп, термометр, шприц в завинчивающемся блестящем футляре, индивидуальный пакет, пара бинтов и таблетки кальцекса на все случаи жизни.

Основными лекарствами, по рассказам сельчан, был упомянутый выше кальцекс и камфара. Ковалев мастерски накладывал шины при различных травмах, удачливо ушивал и лечил раны, оперативно и грамотно накладывал повязки. Сказывался огромный опыт военных лет.

У Петра Поликарповича была большая слабость. Часто и подолгу он поклонялся Бахусу. О его болезненном пристрастии к спиртному по селу ходили легенды. Реальный случай об этом пересказывали в течение нескольких поколений как анекдот. Привожу дословно.

Наш сосед Ясько Кордибановский, живший через два дома от нашего, сильно простыл под осенним дождем. Вызвали к нему дохтора, иначе Ковалева не называли. Петр Поликарпович долго его свидетельствовал, т. е. выслушивал, выстукивал и опустив рубашку, сказал:

— Сильная простуда. Может и воспаление. Парить ноги, банки, на улице не работать. Водку не пить, лежать в тепле.

Вытащив из баула стеклянную трубочку с кальцексом, отсыпал несколько таблеток.

— Если не полегчает, будем колоть камфару.

На столе уже стояла, предусмотрительно поставленная женой Яська — Анелькой, бутылка самогона, несколько кусочков сала и порезанный лук на тарелочке. Ясь налил стопку доверху и снова закрыл бутылку пробкой из кукурузного кочана. Дохтор, взяв стопку, тут же положил ее обратно: