— Этот дом Подкопая. В прошлом году перешли. Новоселье, говорят, было до утра. На полстанции.

Ивана Подкопая я знал хорошо. Он работал спекулянтом. Так говорили в селе старушки. Подкопай был без одной ноги, Ходил на костылях, а одна пустая штанина была заправлена за пояс поверх гимнастерки. Напротив Подкопая была школа, во дворе которой сейчас было тихо. Каникулы.

Проезжая мимо домов, я читал таблички на домах. Улица И.В.Сталина. Дальше следовал номер дома. В номерах домов я заметил нелады. Слева дома шли под номерами 11, 13, 15. А справа стояли номера 16, 18, 20. И двадцатый номер почему-то плелся за одинадцатым с другой стороны. Непорядок.

Наконец тряска на булыжнике закончилась. Под копытами лошадей стали подниматься фонтанчики пыли. Проехали кладбище, в самом углу которого я снова увидел церковь, которую строил и мой отец. Только сейчас церковь была уже с другой стороны. Я напряг обе руки и определил: сейчас церковь справа. Правая рука у меня напрягалась сильнее.

Потом спуск, затем подъем. Все время был виден дуб, под которым обедали турки. За дубом съехали в лес. Преодолели спуск и очень длинный подъем. В самой лощине был небольшой пруд. Отец, показывая направо, сказал, что там был сад богача, куда он, двенадцатилетним, ходил пешком на заработки собирать гусениц. Я подсчитал. До двенадцати мне еще четыре года. Но собирать гусениц я не любил дома, не говоря о том, что каждый день надо было так далеко ходить пешком.

На подъеме дорога была такой узкой, что, казалось, на ней не разминуться двум подводам. Деревья росли так густо, что на дороге не было даже солнечных зайчиков. Ощущалась сырость и прохлада. Сама дорога шла в огромной прямой канаве с гладким дном, по стенам которой извивались, как змеи, бесчисленные светлые длинные корни. Встречных подвод не было.

Когда мы выехали из леса, навалился густой августовский зной. Через какое-то время мне уже захотелось вернуться в тенистую прохладу лесной дороги. Дорога повернула направо. Далеко впереди белел камень, прикрывающий извор с ходачком. Когда мы подъехали поближе, у меня вырвалось:

— Хочу пить.

Дед засуетился, пытаясь достать из мешка под скамейкой арбуз.

— Сейчас я порежу арбуз. — сипя, натужно произнес он.

Отец, резко качнув головой в сторону, сказал:

— Он же из ходачка хочет напиться. Что тут непонятного?

Натянув вожжи, отец остановил лошадей прямо у ходачка. Соскочив с телеги, он позвал меня. Спрыгнул и я. Отец подвел меня к круглому темнеющему отверстию и сказал:

— Смотри внимательно.

Я наклонился над извором, низко опустив голову внутрь круглого отверстия. Там оказалось неожиданно светло. Со всех сторон под камнем зияли довольно большие отверстия, а с солнечной стороны, где камень едва прикрывал край извора, в колодец пробился одинокий солнечный лучик. Он достигал воды почти по центру колодца, а потом, словно сломавшись, резко уходил вглубь.

По краям извора в воде чуть шевелилась зеленая бахрома водорослей, которые мы называли жабуренем. А вот и они. По окружности извора на поверхности воды, широко раскинув лапки, повисли несколько зеленых лягушек. Казалось, они внимательно наблюдали за мной. Я взмахнул рукой. Чуть слышно булькнув, лягушки скрылись в глубине.

— Будешь пить? — раздался голос отца.

Я резко покачал головой. Улыбаясь, отец опустил ходачок в воду. Вытащив, он вылил воду в выдолбленное в камне углубление в полведра. Наполнив углубление, разнуздал коней и подвел их к камню. Сдвинув морды, лошади медленно цедили воду. Выпив, они подняли головы в ожидании.

— Налей. Они хотят еще.

— Больше нельзя, могут запариться. — остудил меня отец, — Приедут домой, напьются вдоволь.

Когда мы приехали домой, Поверга нас ждал, сидя на крае канавы. Рядом с ним сидел сосед Натальский Назар. Они о чем-то неспешно говорили. Отец снял с телеги мешок с поросенком и, взяв какой-то сверток из-под скамейки, направился к дому. Мне было жаль покидать телегу, хотелось проводить деда до дому, но меня позвала мама. Спрыгнув, я от неожиданности присел. Гудящие от тряски ноги держали меня непрочно.

Дед с повозки не слезал. Он сидел, опершись спиной о бортик, наклонившись вперед и вытянув шею. Лицо его было посеревшим, как будто прибитым пылью, плечи приподняты. Было видно, что ему не хватает воздуха. Базар и дорога утомили его.

Поверга ревниво обошел лошадей, осмотрел крупы, где обычно остаются пыльные следы от ударов кнутом. Серых полос не было. Открыв опалку, посмотрел, много ли осталось овса. Удовлетворенно хмыкнув, дядя Павло степенно уселся на скамейку и тронул вожжами.

Телега неспешно покатилась вниз по селу, увозя деда, а с ним целый день, проведенный на станции. Только сейчас я заметил, что заднее колесо телеги со стороны моей правой руки сильно виляет, оставляя в дорожной пыли гладкий правильный зигзаг.

Я вошел в дом. Отец уже развернул сверток, выкладывая на стол купленное на базаре. Круг вкусной колбасы, синьку и ваниль, сразу распространившую по комнате запах праздника. Отец развернул, упакованный в серую бумагу, еще один сверточек. Там были полосатые кортовые штаны и зеленая в мелкую клеточку рубаха с длинными рукавами. По небольшим размерам я понял, что это для меня.

— Примерь.

Я оделся. Все было впору, если не считать слегка опускающихся на мои сандалии штанины брюк и свободный ворот рубашки. Это была поправка на вырост. Отец постоянно покупал вещи для всей семьи, не примеряя. И всегда все было впору.

В этом же году у меня случилось еще одно, совсем недалекое путешествие, в Мошаны. Отец взял меня с собой в поездку за необожженным кирпичом, из которого строили русские печи.

Эта поездка запомнилась тем, что я никогда еще не видел такого множества желтых кирпичиков в одном дворе сразу. Кирпичи были повсюду. Совсем еще сырые на длинной доске, лежащей прямо на земле. Кирпичи делали две женщины. Одна была совсем старая, одетая в темно-серое.

Седые, почти белые волосы чуть выбивались из-под черного платка, низко повязанного на лоб. У молодой ноги были желтыми выше щиколоток. Подоткнутая юбка, светлый платок на голове. В неглубокой круглой яме она вымешивала глину ногами, периодически брызгая на глину водой из большой черной кружки.

Положив блестящую от воды форму на доску, женщины набрасывали в нее глину, старательно утаптывая ее кулаками. Натолкав полную форму, ножом с двумя ручками они срезали глину по верху формы и, побрызгав с помощью веника водой, заглаживали специальной дощечкой. Затем форму извлекали и на доске оставались очередные три мокрых кирпичика. Кирпичи сохли под навесом. В выложенных шахматным порядком пирамидах на завалинке, под стрехой сарая, в самом сарае, — всюду были кирпичи.

Окидывая взглядом кирпичево царство, я был уверен, что смогу делать кирпичи не хуже, если отец поможет мне вымешивать глину. И незачем ездить, да еще и платить деньги.

Погруженный в мои творческие планы, я не заметил, как очутился возле крохотной, совсем игрушечной печурки, расположившейся прямо на земле под навесом. Печка была совсем как настоящая, соединения маленьких кирпичей были любовно отчерчены. Припечек был гладкий, ровный, как будто его каждый час хозяйка подметала мягким веником. Очарованный, я заглянул в печку, хотя понимал, что огня я там не увижу.

Из устья игрушечной печи на меня смотрели три очаровательных приплюснутых мордашки премилых собачек. Мама, совсем маленькая, не больше кошки, в ответ на мое появление вышла из печки и, извиваясь, приблизилась ко мне. Вслед за ней, как из сказки, переваливаясь на крохотных лапках, вышли два крошечных щеночка, такие же черные, как мама, с такими же, как у мамы рыжыми подпалинами над глазами.

Я присел. Мама подошла ко мне и обнюхала мои руки. Затем стала облизывать маленьким шершавым язычком мой палец. Как раз в том самом месте, где был струп после пореза! Палец я порезал пару дней назад, когда вырезал кленовый свисток. От прикосновения теплого влажного языка по моей руке до самой груди поднялась щемящая волна. Щенята опасливо расположились на припечке, готовые в любую секунду развернуться в сторону спасительной печки.