Надежно спрятав драгоценности, прадедушка с прабабушкой как ни в чем не бывало отправились в Париж, где насильно втащили свою упирающуюся, визжащую, орущую дочь в автомобиль и увезли от греха подальше. «Ретт Батлер» не был евреем, ему опасность не угрожала; он не видел резона следовать за семьей жены, семья жены не видела резона брать его с собой. Бабуля до сих пор вспоминает, как убеждала родителей – где-где, а во Франции евреям бояться нечего. Родители не реагировали. Больше она «Ретта Батлера» не видела.

Занятная цепочка – одно обстоятельство тянет за собой другое. Если бы я жила не в Нью-Йорке, а где-нибудь еще, я не приехала бы к бабуле в Хэмптонс. А значит, не присутствовала бы на этом дурацком ужине.

– Стало быть, ты адвокат? Интересная работа? – На губе у него крошечная капелька салатного соуса; не знаю, почему не могу оторвать от нее взгляд.

Мы зависли в ист-хэмптонском ресторане «Палм». Раньше мне здесь нравилось; точнее, «Палм» был одним из моих любимых ресторанов. Но в нынешней компании даже салат с зеленой фасолью и креветками не такой вкусный, как обычно. «Палм» совсем непохож на манхэттенские рестораны – здесь много воздуха, потолочные вентиляторы и раздвижные стеклянные перегородки (ощущение, что мы сидим практически на пляже). Увы – все эти примочки не дают забыть о простой данности – тип, к которому я пришла на свидание, безнадежный зануда. Когда нас знакомили, он едва взглянул на меня, а с того момента, как мы уселись за столик, только и делает, что пялится на других женщин. Бабуле повезло больше. Ее кавалер обходителен и любезен. Он проникновенно посмотрел мне в глаза, похвалил мой наряд, помог укрыть ноги пледом. Вот бы толика учтивости передалась его спутнику, хоть на один вечер. Впрочем, бабуля учила меня быть вежливой, поэтому я старательно отвечаю на вопрос.

– Временами интересная, только…

Продолжить мне не дают. Я дух перевести не успела, как Зануда завел про свою работу (что-то связанное с финансами, причем слово «займ» он произносит как «заём», а я этого терпеть не могу). Видимо, какие-то зачатки воспитания Зануда все же получил; например, накрепко усвоил, что надо спросить о работе. К сожалению, выслушивать ответ он считает излишеством.

Рассеянно озираю обеденный зал. Тут полно зануд, словно наксеренных с главного Зануды – моего так называемого кавалера. Одеты преимущественно в джинсы пастельных тонов. Их спутницы куда разнообразнее, у них только одна общая черта – каждой более интересен мобильник, чем спутник. И нельзя их за это винить. Я бы и сама занялась мобильником, если бы не уверенность: бабуля тогда возьмет меня за ухо и с позором вытащит из-за стола. На секунду задаюсь вопросом: что подумает обо мне случайный наблюдатель? В следующую секунду понимаю: случайный наблюдатель на меня и не взглянет.

Потому что все всегда смотрят на бабулю.

Другая внучка ревновала бы к бабушке, досадовала бы на нее и уж точно не пошла бы с такой бабушкой на двойное свидание, больше похожее на поединок. А мне хорошо в бабулиной тени. Я в ней нежусь. Я ей наслаждаюсь. Да, бабуля у меня – Гламурпусс[3], а я – Дурнушка Джейн; и что с того? Двойное свидание в бабулиной компании мне противно не потому, что ее кавалер лучше моего. Просто я не люблю делиться бабулей с другими, кем бы они ни были.

А правда (которую я не открыла бы даже бабуле) в том, что мне нравится, когда она наряжает меня, как куклу. Сколько бы я ни противилась совместному шопингу на словах, на самом деле я млею от бабулиных усилий сотворить меня по ее образу и подобию. Именно этим она занималась перед злополучным двойным свиданием. Все, что на мне надето, – от бабулиных золотых сережек-обручей до узконосых туфель на пробковой платформе (новая коллекция, между прочим) – прошло самый тщательный отбор. Перед выходом бабуля заявила, что я неотразима. На мне туника кораллово-красного цвета и белые джинсы. По ее словам, верх саутгемптонского шика.

Однако все присутствующие – не только за столиком, но и в ресторане вообще – добиваются бабулиной, а не моей благосклонности. И причиной тому, разумеется, не внушительные бриллианты, что посверкивают в бабулиных ушах; не они привлекают внимание, даром что в каждом по четыре карата. Это подарок шестого мужа, Далласа Джонса (да, помню: я не хотела разглашать, кто он такой, но в саутгемптонском воздухе наличествует нечто провоцирующее обронить то или иное имя). Не бриллианты, стало быть; но и не гигантское кольцо с рубином, которое купил ей сам тюфячный король.

Нет, причина – в бабулином взгляде. В легчайшей, мимолетнейшей улыбке, что играет на ее губах и как бы говорит: «Я знаю один секрет, и, если вы мне понравитесь, я с вами поделюсь». Одним словом, все дело в бабулиной ауре.

– А у тебя, Анна, какие мысли по этому поводу? – спрашивает бабулин кавалер. Первая моя мысль: «Что они обсуждают?» Вторая: «Надо ли сказать, что мое имя – не Анна, а Ханна?»

– Ее зовут Ханна, – мягко поправляет бабуля, поглаживая руку своего кавалера.

– Ой, извини, Ханна! Что ж, это имя еще красивее!

Ловкий дядька, ничего не скажешь. Даже из собственного промаха сделал повод для лишнего комплимента бабуле. На фразе «Это имя еще красивее» он подался к бабуле всем телом; понимать следует так: «Вы настолько обворожительны, что произвели на свет дочь, которая, в свою очередь, тоже произвела на свет дочь и дала ей прекрасное имя». Впрочем, бабуля на него и не смотрит. Она смотрит на меня.

Я запускаю пальцы в волосы, а в следующий миг прихожу в себя – это неприлично. Касаться волос за столом – признак невоспитанности, сообщила бабуля не далее как сегодня. Приводить себя в порядок надо в туалете, иначе волосок может попасть в тарелку. Бабуля хмурится, я понимаю: она догадалась, что в последние пять минут я витала в облаках и не следила за ходом разговора. Конечно, она сейчас меня спасет; мы с ней выкрутимся из неловкой ситуации. Основное блюдо уже съедено – мы вполне можем сбежать, не дожидаясь десерта.

– У меня идея, – объявляет бабуля. Заранее улыбаюсь. Промокаю салфеткой уголки рта и кладу салфетку на стол. Но как раз в тот момент, когда я собираюсь поблагодарить (конечно, с издевкой в голосе) моего Зануду за ужин, бабуля выдает: – Поедем к нам, пропустим по коктейльчику на сон грядущий!

– А что, законы штата Нью-Йорк позволяют тебе находиться так далеко от дома? – уточняет бабуля с неподражаемым французским акцентом и фирменной улыбкой.

Бабуля устраивается на шезлонге, поближе ко мне. Сегодня она в ярко-голубом закрытом купальнике. Ей удалось сохранить удивительно стройную, даже хрупкую фигурку (возможно, причина в отказе от бисквитов и прочей выпечки, вызванном дедушкиной смертью). Как всегда, бабуля выглядит ослепительно. Голубой цвет оттеняет глаза, покрой подчеркивает безупречность тела.

– Речь никогда не шла о домашнем аресте, – в надцатый раз напоминаю я. Звучит несколько мрачнее, чем было задумано. Я не злюсь на бабулю; то есть никогда не злюсь, ни при каких обстоятельствах. Но она знает, как меня выбило из колеи происшествие на Манхэттене, и, по-моему, должна бы понять, что я не готова обсуждать его в иронической манере. Под бабулиным взглядом я инстинктивно прикрываю живот правой рукой.

– Вчера я говорила с Джейми. Он не намерен подавать в суд. Полицейские запретили мне покидать пределы штата, пока следствие не закончено, – а мы ведь находимся в штате Нью-Йорк.

– Вот и славно. Очень не хотелось бы, чтобы сюда вломились люди в форме. Они ужасные зануды, еще испортят вечеринку.

Бабуля всегда в процессе планирования вечеринки.

Эта неделя – не исключение. Бабуля задумала отметить мое прибытие с размахом, достойным Великого Гэтсби; пригласила двести человек самых близких друзей. Иными словами, каждый, кто живет к югу от хайвея, получил тисненое приглашение.