Как бы мне хотелось быть похожей на бабулю! Она никогда не ставит оценок моим поступкам. Она принимает меня полностью, безоговорочно. В то время как мать держит в уме некий идеал, а я, хоть режь, в контуры не вписываюсь – к ее великой досаде. Ей вообще трудно угодить. Маме всюду скучно, всюду одни обыватели. А я все детство мечтала не выделяться. Не отличаться от товарищей по школе. Но где там – Грэй Гудман выше обыденности.

Жестокая была шутка – определить меня в частную школу Верхнего Ист-Сайда и ждать оригинальности мышления и поступков, этих проявлений нонконформизма. В итоге я превратилась в изгоя, жаждущего вписаться в коллектив; не уверена, что полностью изжила это чувство.

Бабуля, напротив, признает важность житейских мелочей. Понимает, зачем девочке джинсы «как у всех» или почему надо непременно получить наряду с остальными одноклассницами приглашение на пижамную вечеринку. Бабуля не видит греха в обыденности. Считает, что можно быть обычным человеком и самой себе создавать праздник. Именно этим она и занимается. Рядовой домашний обед для нас двоих превращает в целое событие.

– Жизнь дает достаточно поводов для слез, – говорит бабуля. – Поэтому необходимо отмечать счастливые периоды.

Хотелось бы и мне это уметь. Но я не умею; даже не представляю, с какого конца взяться.

Я не просто росла без отца – я его в глаза не видела.

Как объяснила мать – причем не дожидаясь, когда я достигну подходящего возраста, – мой отец не хотел детей. Приятель матери, когда она решила родить, он согласился поспособствовать при условии, что не появится в моей жизни, что останется моим отцом только биологически, но не фактически. К какой категории принадлежали их отношения? Отец был репортером в «Вашингтон пост», они часто работали на одном задании. Годами я упрашивала маму рассказать, как они познакомились. Мне хотелось романтизировать эту историю, выжать из нее как можно больше. Но нет, с моей матерью этот номер не проходил. «Он был мне приятелем, только и всего», – отвечала она, даром что видела, как жажду я волшебства, а местами и мелодрамы.

Больше я не сержусь на мать. По крайней мере, не так, как раньше. В детстве я тайком бегала в библиотеку, с помощью микрофиши прочесывала старые выпуски «Вашингтон пост» – искала строки, написанные отцом. Скрытая стопками газет, я до мельчайших деталей продумывала душещипательные истории. Отец, воображала я, после моего появления на свет кардинально пересмотрел собственные взгляды на отцовство, но, увы, был заслан писать репортажи в отдаленную и опасную страну. На все мое детство. Я мысленно клялась, что не упрекну отца, когда он приедет ко мне, – я побегу навстречу, обниму его и скажу: все хорошо, папа, потому что мы снова – семья.

Фантазии грели душу по вечерам, с ними я слаще засыпала. Однажды на школьной экскурсии в Бронксский зоопарк я буквально увидела отца, спускающегося ко мне с Тигровой горы, – он решил воспитывать, защищать и любить меня. В другой раз, в Бруклинском Аквариуме, я воображала (не смущаясь присутствием подружки), как внезапно появляется мой отец и ведет нас обеих на променад Ригельмана – гулять, есть хот-доги и кататься на «Циклоне»[6].

Теперь подобные фантазии меня не посещают. Я давно выросла и поняла: каждый принимает в жизни множество решений, правильных и неправильных. Мой отец тоже принял решение.

Однако до сих пор меня греет мысль, что он раскаивается.

Сегодня Рауль везет нас дегустировать вино, даром что бабуля вряд ли одобрила бы формулировку. Получается, Рауль пригласил нас на дегустацию – в то время как он просто сидит за рулем автомобиля, в котором мы с бабулей едем наслаждаться тонкими винами. Да, согласна, второй вариант звучит гораздо лучше.

– Здесь присутствуют ягодно-древесные нотки, – констатирует бабуля, поднося ко рту бокал с пино нуар.

Бабуля умеет дегустировать вино. Сначала нужно взять немного вина в рот и подержать, не глотая, затем чуть приоткрыть рот и вдохнуть воздуха, чтобы аэрировать вино. А в финале, когда насладитесь вкусом, – выплюнуть в специальное ведерко. По-моему, смысл дегустации – в том, чтобы напиться; я не сплевываю вино. Бабуля тоже его глотает, но по другой причине. Она уверена, что леди не плюют.

– Ягодно-древесные нотки, – повторяет сомелье. – Отличное вино.

Бабуля ему явно приглянулась. Едва мы переступили порог, сомелье заявил, что не может определить ее акцент. Бабуля раскрыла свое французское происхождение и этим совершенно его очаровала. Он, оказывается, четыре года провел во Франции – вина изучал. Стоило ему похвастаться этим фактом, как бабуля усилила свой акцент, а мне шепнула: «Маленькие женские штучки! Слушай и учись».

– Превосходное вино, – поет бабуля. – Ханна, как ты считаешь?

– Хорошее.

На секунду возникает ощущение, что язык заплетается; но нет, показалось. Беру очередной кусочек выдержанного бри, заедаю калорийным мультизерновым крекером – во-первых, потому что бри и крекер отлично дополняют друг друга, во-вторых, чтобы не захмелеть и не опозорить бабулю на весь Саутгемптон.

Ни ягодами, ни древесиной вино не пахнет. Оно пахнет вином.

– Этого вина мы тоже возьмем. Сделайте одолжение, друг мой, распорядитесь отнести ящик в авто, – мурлычет бабуля, к вящему удовольствию сомелье.

Взгляд у него становится масленым – то ли реагирует на бабулины заигрывания, то ли радуется, что впарил еще энное количество бутылок. Мы купили целых три ящика.

Сомелье откупоривает очередную бутылку.

– Не желаете отведать десертного вина?

Порядок слов – вопросительный, интонация – утвердительная. Вино откупорено – хочешь не хочешь, а дегустировать (и покупать) придется.

– Обожаю сладкие вина, – сообщает бабуля. – Я ведь выросла в Эльзасе, можно сказать, впитала рислинг с молоком матери.

– Конечно, – склабится сомелье. – Эльзасский рислинг. Само совершенство. – Следующая фраза адресована мне: – У вашей бабушки нёбо как бы нарочно приспособлено для дегустации вин.

– Да, – киваю я. – Приспособленность бабушкиного нёба вызывает мой особенный восторг.

Сомелье хмурится, бабуля глядит недовольно. Интересно, за что она будет сильнее меня журить – за «неуместное остроумие» или за то, что не флиртовала с сомелье, который для меня староват, а для бабули слишком молод.

– Налить вам десертного вина? – спрашивает сомелье.

– Да, будьте любезны, – улыбается бабуля. Ей равных нет в сглаживании острых углов. Вот бы мне так уметь. А я каждую неприятность неделями перевариваю.

По знаку сомелье нам приносят финики, начиненные козьим сыром и миндалем. Объедение.

– Финики прекрасно сочетаются с этим вином, не правда ли? – настаивает сомелье.

– Превосходный дуэт, – заверяю я, даром что не успела попробовать.

Мы пьем вино, едим финики (бабуля съела один, я – четыре) и развиваем тему превосходного дуэта. Когда финики заканчиваются, я возвращаюсь к запеченному бри, под который идут семь мультизерновых крекеров. Взгляда не поднимаю – боюсь молчаливой критики. Вдруг мускат и бри – неправильное сочетание?

– У вас, Ханна, тонкий вкус, – говорит сомелье. – Бри чудесным образом оттеняет букет этого вина.

Бабуля сияет. «Вот видите, даже мою плебейку внучку можно чему-то научить – если как следует накачать вином!»

– Да, – рассудительно говорю я. – Бри – он оттеняет. Букет. Причем чудесным образом.

– Во время учебы я крайне несерьезно подходил к теме напитков. Не слушал преподавателя, напивался вдрызг, – рассказывает сомелье, проникновенно заглядывая мне в глаза.

Ясно, что это сообщение он приберегал на десерт.

– Смешно, – откликаюсь я, и в мыслях не имея смеяться. Бабуля, напротив, широко улыбается. Дома она не применет напомнить, как важно смеяться в ответ на мужские шутки. Даже если они не смешные.