Впрочем, я давно усвоила: в Хэмптонс правила и понятия не такие, как в остальном мире.

– Хорошо, что ты снова здесь. Мы с тобой отлично проведем лето. Я распорядилась приготовить для тебя комнату рядом с моей спальней, – щебечет бабуля.

Рауль втаскивает в лифт мой багаж. Который состоит из одной сумки.

– Здорово, – реагирую я на сообщение о комнате. – Спасибо, Рауль.

Он улыбается – дескать, всегда пожалуйста. Помню, еще в детстве бабуля меня учила: всегда и со всеми будь вежлива и любезна. Одинаково вежлива и любезна с чистильщиком обуви и с Президентом Соединенных Штатов. И тому и другому должно доставаться поровну доброты и уважения.

– Тебе здесь удобно? – волнуется бабуля. – Я подумала, в гостевом доме ты была бы совсем одна.

– Очень удобно. Я буду жить через стенку от тебя. Точно королевская фрейлина.

Бабуля критически оглядывает мой прикид.

– Ты, наверно, хочешь переодеться к обеду, детка?

Улыбка совершенно невинная, но меня не проведешь: на самом деле бабуля сказала: «Ты должна переодеться к обеду».

Проясню ситуацию. Я вполне прилично одета – темные джинсы и просторная футболка навыпуск. Не икона стиля, но и не замарашка. Тем более что обедать мы будем дома. Вдвоем. Впечатлять некого. Однако бабуля считает, что нужно всегда быть супер-пупер, даже наедине с собой. В конце концов, женщина одевается для себя. Для своего удовольствия.

Не рискую пройтись на тему: «Можно выкурить француженку из Франции, но нельзя выкурить Францию из француженки» – бабуле это не понравится. По ее мнению, я злоупотребляю собственным остроумием.

– Разумеется, я переоденусь, – уверяю я, а сама делаю мысленную ревизию багажа.

Я собиралась в ужасной спешке; кажется, не взяла ни сарафана, ни белых джинсов – вообще ни одной вещи, которую бабуля хотя бы с натяжкой могла назвать приемлемой.

– По твоему лицу вижу, что мы должны немедленно заняться шопингом! – объявляет бабуля. – Сию же минуту! Сейчас позвоню Раулю.

Она разворачивается и выходит из комнаты.

Так, ясно: обед на неопределенное время откладывается.

Адвокатская практика на Манхэттене не требует гардероба, по бабулиному мнению, обязательного в летнем Хэмптонс. Вообще-то я не прочь прошвырнуться в «Сакс», даром что упоминанием об обеде бабуля успела раздразнить мой аппетит. Подумаешь, три часа тряслась в маршрутке; подумаешь, не помню, когда и что в последний раз ела.

Мать не позволяет бабуле открывать счет на мое имя и вообще давать мне деньги без повода. Аргументы? Извольте: «Нельзя по-настоящему ценить то, что досталось даром». Поэтому бабуля ходит со мной по магазинам и осыпает меня подарками – надо же избавляться от денег, которые буквально жгут ей карман. Сама я шопинг не люблю, зато люблю купаться в бабулином внимании. Таким образом, от шопинга мы обе выигрываем.

Рауль высаживает нас возле «Сакс на Пятой авеню», я открываю дверь, пропускаю бабулю вперед. Продавцы чуть ли из туфель не выскакивают, хором поют: «Ах, миссис Морганфельдер! Как приятно вас видеть!», и «О, миссис Морганфельдер! Чем могу служить?», и даже «Миссис Морганфельдер, неужели это ваша замечательная внучка, о которой вы столько рассказывали?» Ни у кого язык не поворачивается назвать бабулю по имени – Вивьен.

Начинаем с парфюмерии и косметики. Визажистка, золотая душа, предлагает нам чай с печеньем. Бабуля берет чашку, отказывается от печенья. Я ни от чего не отказываюсь.

Ровно через двадцать минут разработан мой новый режим красоты, согласно которому на подготовку ко сну я отныне буду тратить дополнительные полчаса. Я стала обладательницей крема для лица (стоит больше, чем среднестатистический гражданин зарабатывает в неделю), крема для век на основе икры (не уразумела, почему это круто), а также целой коллекции средств для снятия макияжа. Главное – полностью удалить макияж перед сном. Ни при каких обстоятельствах нельзя ложиться спать с косметикой на лице.

Мне делают макияж из категории «не пытайтесь это повторить». Задействован корректирующий карандаш – вот смех-то. Правда, визажистке не смешно – она, кажется, зациклилась на маскировке темных кругов под глазами. Не понимает, наивная: корректором для лица не обойдешься, нужен корректор для жизни.

Итак, после применения корректора следует применить тональный крем, а затем пудру. Хочется сказать бабуле: откуда у меня время, а тем более желание на такой трудоемкий утренний ритуал? Но бабуля сияет от счастья – еще бы, внученька избавилась от темных кругов! Возражения разбиваются об эту улыбку. Лишь когда цвет лица близок к идеалу (и ни секундой раньше!), визажистка приступает собственно к декорированию. В ход идут румяна, подводки, карандаши и целый галлон туши – все с целью придать мне естественности. Для особо одаренных делается пошаговое описание процедуры. Конечно, дома я так спрячу инструкцию, что потом не найду, – но зачем-то забираю ее.

Настает черед одежды. Выбор буквально ослепляет. Все брюки почему-то белые. Ни синих, ни черных, ни серых просто нет. Джинсы, капри, шорты-бермуды, классические брюки представлены в белом цвете. Похоже, в Хэмптонс черную одежду вообще не продают. И не носят. Зато носят ярко-розовую, жизнерадостно-зеленую, сочно-желтую. Я хватаю майку приглушенно-лавандового оттенка – хоть какое-то разнообразие по сравнению с тем, что, под ненавязчивым наблюдением бабули, принесла для меня продавщица.

С купальниками разбираемся в считаные минуты. Я оглянуться не успеваю, как становлюсь обладательницей четырех «приемлемых» купальных костюмов, корректирующих фигуру. Бабуля успокаивает: ничего, мы еще сюда заглянем, прикупим купальничек-другой. Мне смешно – неужели в Хэмптонс недостаточно четырех купальников? Похоже, здесь слово «хватит» вообще не в ходу.

Осталось выбрать туфли. Как любая женщина в Нью-Йорке, я располагаю изрядной коллекцией обуви, но все мои туфли предназначены для офиса. Все, что у меня есть, уже забраковано бабулей (странно – ведь она сама эти туфли выбирала). Выясняется, что в Хэмптонс не обойтись без плетеных босоножек на платформе высотой в три дюйма, без сексуальных узконосых шпилек и без очаровательных сандалий на плоской подошве. Век живи – век учись.

Я чувствую себя Одри Хэпберн, бабуля представляется профессором Хиггинсом. С маленькой поправкой: гипнотический взгляд и мальчиковая фигурка – у бабули, не у меня. Очередь доходит до аксессуаров. Лишь после того, как мой гардероб пополняет такое количество колье, кашне и сумочек, что я просто не представляю, куда их девать, мы отправляемся домой. Наконец-то поедим! Увы – обед очень легкий, потому что сегодня вечером у нас двойное свидание.

Вот что мне известно о бабулином муже номер один. Они познакомились еще подростками в городе Виши, во Франции – бабуля там родилась. У обоих были богатые отцы (у бабули – ювелир, у «Ретта Батлера» – адвокат), каковые отцы крайне не одобряли карьерных устремлений своих отпрысков (бабуля хотела стать драматургом, «Ретт Батлер» – художником). Незадолго до бабулиного шестнадцатилетия влюбленные задумали тайно пожениться и сбежать в Париж, на богемный Монмартр.

План вполне удался.

Впрочем, брак был недолгим. В тот день, когда Германия оккупировала Польшу, мой прадедушка велел прабабушке собрать все драгоценности, что были в доме, и зашить их в бюстгальтер и корсет. Время было смутное, никто не знал, чего ждать. Знали только одно: драгоценности останутся твердой валютой, пригодятся, чтобы выпутаться из беды. Спрятать бриллианты оказалось нетрудно. Они ведь самые твердые, повредить их практически невозможно. Прабабушка упаковала необработанные алмазы в маленькие мешочки и пришила к одежде изнутри. Больше всего их было у нее в бюстгальтере. Рубины прадедушка успел огранить и оправить в золото и серебро; эти изделия также сложили в мешочки и прикрепили к поясу для чулок. Изумруды нельзя подвергать воздействию влаги, поэтому их спрятали в двойное дно прадедушкиной шляпы, где они не могли контактировать с его разгоряченным теменем. Труднее всего было с жемчугами. Жемчуг – товар деликатный. Испортить его как делать нечего. Жемчуга отправились в потайные карманы прадедушкиного сюртука.