С тех пор каждый поход Ромеро терпел поражение.

Алкмар, где он трижды шел на стены города, и трижды терял своих людей в ледяной воде и подо льдом.

У Амстердама, когда гёзы, воспользовавшись примером Ромеро, вернули ему «Призрак Монса», разбили остатки его отряда, трусливо отступавшего от Алкмара ночью. Ромеро предстал перед Альбой один и едва не был казнен за непростительную ошибку. Генерал простил молодого капитана, доверил ему приступ Польдерварта. Но и Польдерварт Ромеро отстоять не смог. Взирая на солдат, после неудачной атаки спасающихся бегством, от стыда и отчаяния едва не лишил себя жизни. Один из его лейтенантов – шевалье де Ламот – прошедший вместе с ним весь путь от Далема до Лейдена, выстрелил в руку капитана, прежде чем тот успел бы всадить клинок меж ребер.

К двадцати четырем годам удача, казалось, и вовсе отвернулась от Ромеро, а судьба продолжала наносить удар за ударом. Внезапное низложение Альбы и возведение на его место герцога Луиса де Рекесенса-и-Суньига, победителя при Лепанто, храброго адмирала, но одного из тех, кто с презрением относился к фламандцам – все это было не в пользу Хосуэ. Тот мгновенно впал в немилость. В конце июля 1574 года, сразу после падения Польдерварта, под предлогом расположения и заботы о пошатнувшемся здоровье капитана, наместник сослал ее в Монс и назначил командиром гарнизона, как когда-то в шутку предлагал Альба.

Однако в конце августа вызвал обратно – охранять редуты вокруг Лейдена, ибо с нежеланием признал, что капитан с его дьявольской смекалкой – один из немногих, кто мог противостоять растущей армии принца Вильгельма.

Но самое многое, чем мог довольствоваться с тех пор Ромеро – это просиживать штаны, охраняя небольшую голландскую деревушку в четверти лиги от города, где уже более месяца, имея в подчинении всего пять сотен душ, сидел в полном бездействии. В то время как самому Рекесенсу достались лавры Нимвергена и Антверпена. Ему удалось умертвить обоих братьев принца Молчаливого.

Итак, до середины сентября 1574 года испанская армия, состоявшая из восьми тысяч испанцев, валлонских и немецких рейтаров под начальством генерала Вальдеса, томилась ожиданием, надеясь, что горожане, съедят левую свою руку, а затем и правую, следом по примеру гарлемцев, начнут помирать от голода и, наконец, сдадутся.

Но в начале осени оказалась затопленной первая застава – Ландсхейден. Гёзы прорвали плотины и открыли все шлюзы на реках Иссель и Маас, их судна прошли по залитым польдерам и напали на дамбу ночью, застав врасплох всех, кто нес гарнизонную службу. Голландцам не составило труда перебить их, и армия генерала Вальдеса, размещенная в радиусе лиги у стен города, у селений и на верхушках дамб-дорог, – узнав о воде, готовой поглотить полстраны, едва не покинула постов.

Еще во время осады Алкмара Оранский издал указ о разрушении плотин. Город пришлось оставить, он стоял меж лагун, и отступать было некуда. При осаде Лейдена имелась возможность отойти к Гааге. Посему после небольших волнений, которые были тут же устранены, приняли решение отстаивать позиции и быть готовыми к наступлению флота. Кроме того, за Ландсхейденской дамбой и еще одним заслоном, где уже успели дать небольшой отпор и покорежить пару десятков голландских барок, вода начала резко спадать, а корабли сели на мель, что вырвало из груди испанских солдат вздох облегчения.

Не имея возможности атаковать, обе стороны выжидали несколько дней.

Ожидание окончилось крепким зюйд-вестом, он поднял воду и погнал ее на деревушки Зутермер и Бентхёйзен. Победа не была на стороне испанцев, уставших от целого года бесславного времяпрепровождения в обществе распутных девок и вина, – чего из-за близкого присутствия главного штаба имелось в изобилии. Трех дней оказалось достаточно для неприятеля, чтобы сломить их и добраться до середины пути.

Затем вода снова спала. Но это нисколько не утешило оставшуюся половину испанской армии, ибо те прекрасно знали, наученные горьким опытом, что морской ветер не преминет вновь погнать ее через бреши в плотинах. Среди солдат, которые уже несколько месяцев не получали жалования и лишь лелеяли надежду грабежа некогда процветающего Лейдена, участились бунты. Наемники предпринимали не одну попытку ретироваться. Да и сам Вальдес со вздохом поговаривал, что пора бы мотать в Гаагу. Только жалость расставания с городом, осада коего так муторно протекала в течение целого года, и разве что страх перед наместником, который не пожалует побежденных, останавливали генерала.

Отступив вновь, вода пожаловала драгоценное время на размышления. Генерал принял решение оставить посты, ежели дамба будет взята проклятыми голландцами.

– Крик… Кирэк… – пытался вспомнить капитан название сей спасительной громады.

Отчего Вальдес позволил раздробить армию и сосредоточить основную ее часть там, откуда исходила меньшая опасность? Гарнизон осажденного города составлял всего-навсего не более трех сотен человек, артиллерии не было вовсе, горожане умирали от голода и малярии, в то время как с юга наступала целая флотилия, пожирающая не жуя каждый заслон, словно кусок хлеба с маслом. Почему не собрать на этой чертовой дамбе треть армии? Вернее, треть того, что от армии осталось… Численность гёзов после нескольких атак не превышала и двух тысяч. Почему не разбить это сборище неучей и нищих?!

Генерал Вальдес же предпочитал отсиживаться у себя в Лейдердорпе, с надеждой уповая, что тысяча с четвертью вышколенных его бойцов с высоты тридцати футов отобьют-таки ораву необузданных голландских дикарей. Но что же доселе этого не произошло с предыдущими заслонами, более укрепленными?

Ромеро еще долго бы стоял на смотровой башне и терзал себя мрачными раздумьями, если бы не усилившаяся лихорадка…

Он сделал шаг к стремянке, прислоненной к верхней площадке башни, как вдруг его лицо обдало свежим ветром, порывистым, принесшим с собой соленый запах моря… запах смерти.

– Клянусь, это последняя твоя победа, – услышал Ромеро вновь. Третий день его преследовал голос, неустанно твердящий эту фразу, преследовал похоронный перезвон колоколов. Когда лихорадка спадала, голос исчезал. Но стоило только вновь проклятой горячке заняться, он возвращался.

Ромеро пошатнулся. Дозорный на башне, который в этот момент поправлял в губках курка горящий фитиль заряженной аркебузы, отбросил ружье и кинулся поддерживать коменданта. Ромеро знаком показал, что все в порядке, но, спустившись на несколько ступенек, остановился и спросил:

– Кто стоит на часах после тебя?

– Ханен, сеньор.

– Так передай ему: заснет на посту – я убью его, – проговорил Ромеро и, пропустив еще две ступеньки, добавил: – Тебя это тоже касается.

Солдат вытянулся по струнке и в знак полнейшего подчинения отдал капитану честь.

Ромеро же, чувствуя, что ноги становятся ватными, а в глазах предательски темнеет, отправился в палатку военного лекаря, которому до атаки на Ландсхейден доводилось заниматься лишь излечением похмелья у большинства солдат. Но после яростного нападения флотилии морских гёзов мудрейшему эскулапу пришлось изрядно потрудиться над теми, кто вернулся с полей, или, точнее, луж сражения.

А ведь еще эта малярия! Утром насчитали двенадцать трупов, а к полудню к дюжине добавились трое несчастных, коих унесла болотная лихорадка. Воздух здесь был влажным, тяжелым, воды в реках и озерах покрылись нездоровой пеленой, какая бывает в середине осени, болота зацвели, превратившись в рассадник всяческой дьявольщины, которая и порождала болезнь. Тьма насекомых роилась над палатками, не давая покоя ни днем, ни ночью. Добрая половина осаждающих изнывала от укусов, другая – от кашля, третья – разделила участь Александра Македонского.

Ромеро, как мог, держался на ногах. Но в который раз он шел к лекарю, дабы тот пустил кровь. И не затем чтобы, ослабив лихорадку, лечь в постель, не для того, чтобы дождаться излечения в покое и, набравшись сил вновь приступить к своим обязанностям! Ромеро – доблестный солдат, но ему совершенно было наплевать на то, как работает механизм его тела. Он вообразил, будто, пустив кровь и получив небольшое облегчение, будет способен выдержать болезнь на ногах. И это крайне возмущало врача.