Водная гладь распростерлась до самого горизонта, поблескивая мириадами разноцветных искорок, словно огромный граненый бриллиант. Вокруг выступали потемневшие от влаги крыши домов и пара церковных шпилей, деревья почти полностью оказались под водой, и только несколько желто-зеленых островков подтверждали то, что здесь жили люди, паслись стада и благоухали сады. Вдали, куда были устремлены утренние лучи солнца, виднелось нечто, что когда-то было дамбой. А перед ней, увенчанные клубами серого дыма, стояли с десяток кораблей со спущенными парусами, которые и остались за дамбой, ибо не могли пройти по вырытым проходам по причине глубокой осадки. Происхождение дыма сразу стало понятно Эгмонту, бой шел за дамбой, где и находилось сосредоточение всего флота славного адмирала Людовика де Буазо: остальные сто девяносто судов.

Филипп снял рубашку, размахивая ею, точно сигнальным вымпелом, принялся громко кричать.

Через четверть часа его наконец заметили, ибо прозвучал выстрел в воздух, и ему ответно помахали с бушприта одного из самых больших судов. Еще столько же времени понадобилось, чтобы от того же судна, поблескивающего позолотой на корме, отделилась шлюпка, каковая быстро принялась приближаться к убежищу беглецов.

– Как вас занесло сюда? Здешние жители еще в начале сентября покинули дома, – раздался голос крепкого светлобородого матроса средних лет, с лицом, продубленным ветрами и покрытым мелкой сеткой морщин. Он, приставив лодку к крыше, осторожно перебрался на черепицу. – О!.. Не верю глазам своим! Мессир д'Эгмонт?! – удивленный и в то же время радостный голос моряка заставил молодого гёза смутиться и просиять от счастья.

– Здравствуйте, господин ван Шнель, – сконфуженно ответил Филипп, тоже узнав товарища по оружию не сразу.

– Вот так встреча! А мы уж думали, что ты давно отправился к праотцам. А это что же такое? – ван Шнель указал на раны от плети на голой спине юноши. – Ты был в плену у турок? Или сбежал от суда святой инквизиции?..

– Ни то, и ни другое. Мы гостили у цыган. Мой друг ранен. Необходимо поспешить с помощью.

Только сейчас новоприбывший заметил лежащего у дымоходной трубы паренька. Он подозрительно пощурил глаза и присел подле на колени. Ничего, не сказав, Шнель поднял его на руки и аккуратно уложил на дно шлюпки.

Мадлен, потревоженная чьим-то прикосновением, тотчас очнулась.

Боли она уже не чувствовала, ибо тело онемело и отказывалось подчиняться. Безразлично глядя в слепящее глаза ясное небо, девушка вдруг ощутила легкое покачивание – лодка, в коей она неизвестно как оказалась, отчалила от крыши под усилием весел. Широкоплечий незнакомец в шерстяной шапочке быстро принялся ими орудовать, и лодка заскользила по зеркальной водяной глади. Филипп также взялся за весла, и греб с невероятным старанием. Он глядел вперед, бросая иногда на нее обеспокоенные взгляды.

– Святые небеса! – вдруг воскликнул Филипп, вперившись взором куда-то за борт лодки. – Что за плавучий дворец!

Огромный в сто футов длину и двадцать в ширину корабль выделялся на фоне грубых и неуклюжих барок и баркасов. Он имел странную для того времени форму сложенных лодочкой ладоней. Линии были плавны и гибки. Корма содержала множество позолоченных оконных рам, которые богато сочетались с красным деревом и свидетельствовали о наличие удобных кают. Борта, ощетинившиеся пушками, поражали новизной и безукоризненностью, спущенные паруса являли голые мачты и реи, уймищу канатов и тросов, а на носу, гордо вскинув голову, красовалась золотая сирена с яркими сапфировыми глазами. «Эпир» – красавец-корабль, носивший имя древнего государства, от него вполне справедливо веяло неким античным величием и воинской доблестью.

Мадлен не помнила, как оказалась на палубе плавучего дворца, но размеры его и убранство девушку поразили не менее Эгмонта. Однако едва взобравшись, поддерживаемая с одной стороны Филиппом, с другой Питером ван Шнелем, она тут же была окружена нескольким матросами. Те принялись издавать удивленные восклицания и нелепые шуточки, понятные только им. Все на корабле были во власти какого-то возбужденного веселья. Верно, сражение, что слышалось издалека – палили из пушек, рокотали аркебузы и мушкеты, – завершилось победой голландских матросов.

Филипп со сдержанной улыбкой и плохо скрываемым нетерпением пытался успевать отвечать на уйму вопросов, которые обрушила команда. Ван Шнель недовольно растолкал своих братьев и приказал позвать лекаря. В этот момент матросов обуяла новая волна радости – кто-то крикнул, глядя за правый борт, что шкипер и часть его команды наконец прибыла на трех шлюпках с места сражения в добром здравии.

Шумная орава, словно полчище муравьев, в мгновение ока заполонила спардек, сокрыв за многочисленными спинами пушечные порты, основание грот-мачты и деревянные ступени трапа, ведущего на спардек. Внезапно толпа расступилась, и в самом центре возник испанский офицер в разодранном камзоле, с ног до головы покрытый густым слоем пороховой копоти. Его руки были связаны, а на некогда белой сорочке, что виднелась сквозь оторванные полу и рукав, выглядывали алые пятна крови. С коротко остриженных темно-русых волос и смуглого лица стекали ручьи воды смешанной с кровью и грязью, а взгляд был преисполнен бесконечным презрением и безразличием. Мадлен, вздрогнула, ибо уже имела несчастье быть знакомой с испанскими солдатами, с их ожесточением, невероятной заносчивостью и высокомерием. Но сия картина заставила ее почему-то тотчас же вспомнить бедного Михаля, залитого кровью, безжизненно повисшего на руках швейцарских солдат.

Пленника толкнули в спину, заставив опуститься на колени. Он снес это с невероятным мужеством, хотя, верно, был множество раз ранен и терял последние силы. И перед ним склоненным, но не сломленным, предстал человек, которого все здесь звали шкипером. Скрестив руки на груди, гордо, величаво, подобно Юпитеру, тот принялся всячески насмехаться и унижать испанца. Что последний терпел лишь первые пару минут. А потом поднял лицо искаженное озлобленной ухмылкой, и с омерзением плюнул на сапог шкипера. Но грозный хозяин судна только разразился каким-то иступленным сатанинским смехом. Затем приказал отправить несчастного в трюм.

Вдруг Филипп оставил Мадлен с ван Шнелем и кинулся к пленнику.

– Разрази меня гром! Кузен! – воскликнул он дрогнувшим от волнения голосом. – Господин де Люме, этот человек приходится мне родственником.

– Родственником? – удивленно ответил шкипер и обернулся на знакомый голос. – Эгмонт, ты? Невероятно! Как ты здесь оказался?

– О господин Люме! – Филипп и высокий светловолосый шкипер, который больше походил на древнего викинга, чем на капитана полуторгового, полувоенного судна, из-за исполинского роста, широких плеч и манеры носить две длинные выжженные на солнце косы, небрежно заплетенные в одну, слились в теплых дружеских объятиях. Причем это выглядело весьма забавно, ибо исхудалый Филипп практически утонул в громадных крепких десницах господина Люме.

Пленника остановили на полпути терпеливо дожидаться, когда эта слезливая и умилительная сцена завершится. Он даже не обернул головы, несмотря на то, что Филипп воззвал поначалу именно к нему.

Наконец высвободившись из объятий барона, Эгмонт склонился к пленному капитану и с бесконечной нежностью спросил:

– Хосуэ, вы помните меня? Я – Филипп, сын графа д'Эгмонта. Ваша матушка приходилась ему кузиной.

Испанец молча поглядел на юношу и с горечью усмехнулся одним уголком рта. Эгмонт изменился в лице под этим взглядом.

– Господин Люме! – с жаром воскликнул он. – Я не смею просить для кузена свободы, но достойное обхождение для пленника его положения и статуса…

– Филипп, – прервал его шкипер, – мне очень жаль, но с этим человеком у меня особые счеты. В трюм его! Всем по местам! Чтоб никого не видел, слоняющимся без дела, – крикнул он матросам, которые в сие же мгновение поспешили исполнить приказ, а сам, развернувшись на каблуках, невозмутимо зашагал к юту. Но едва его нога ступила на первую ступень лестницы, он обернулся и, прищурившись, оглядел обескураженного молодого человека, который после столь резко сказанных слов остолбенел и едва ли мог вымолвить хоть слово.