– Как же так произошло, что вы стали ее врагом?

– О, это отдельная история, я, может быть, расскажу ее позже… После двух лет скитаний я оказалась принятой в табор. Все то же умение врачевать и предсказывать будущее вселили уважение моим новым соплеменникам. Вслед за тем судьба моего сына и моя пересеклись.

Он не слишком обрадовался, узнав, кто я. Долго смотрел с ненавистью и бесконечным презрением. Но потом его отношение смягчилось. И если он не признал во мне мать, то, по крайней мере, проявлял уважение. Он позволил приблизиться к нему, как никому доселе не позволял, я была его сообщницей, он делился со мной планами и идеями, открывал мне душу, поверяя тайные страдания и боль…

– Простите, я не знала всего этого! – ошеломленно промолвила Мадлен.

Джаелл, отрешенный взгляд которой был устремлен куда-то сквозь пространство, вновь вскинула на Мадлен горящие, точно в лихорадке глаза.

– Покорись ему! Будь кроткой! По собственной воле, как он того хочет! – горячо воскликнула цыганка.

Мадлен промолчала, поджав губы. Цыганка вновь взяла девушку за запястье и взглянула на множество тонких линий и разветвлений на ее ладони.

– Если ты не останешься с ним, тебя ждут огромные страдания. Жизнь твоя полна разочарований и бесконечных препятствий.

– Не говорите ничего! – отдернув руку, воскликнула Мадлен. – Я не хочу ничего знать… так, умереть проще, без надежды на счастье!

– Надежда не спасет тебя! Ты только обманываешь себя. А этот мальчишка в конце концов превратится в страшного демона, и…

Цыганка не договорила. Она настороженно прищурила глаза и затаила дыхание, словно стала прислушиваться к чему-то. Мадлен, удивленная этой внезапной паузой, открыла было рот, чтобы спросить, в чем дело, но Джаелл нервным движением остановила ее.

За разговором незаметно подкралась ночь. Уже давно должны были сделать привал и начать приготовления к ужину. Неожиданно сидящий на козлах цыган принялся что-то кричать и остановил повозку. Ему ответили еще два встревоженных голоса, которые потонули вдруг во внезапном грохоте несущегося табуна лошадей. Произошедшая остановка скорее была вынужденной.

Взгляды Мадлен и Джаелл в страхе пересеклись. В этот же момент полог, прикрывающий вход в повозку, приподнялся – заглянула перепуганная и взлохмаченная цыганка. Она принялась что-то бессвязно кричать на своем языке и указывать куда-то пальцем. Джаелл тщетно пыталась успокоить женщину и расспросить ее, но та не могла ничего толком объяснить, тряслась в каком-то иступленном приступе ужаса, словно напала орда восставших из могил мертвецов. Старая колдунья не стала тратить время, отпихнула цыганку и выскочила вон, а та встревожено засеменила за ней.

Мадлен двинулась следом. Густой туман спустился на землю, он позволял видеть лишь футов на десять впереди себя. Было сыро, пахло дождем. Вереница фургонов стала в беспорядке, словно возницы бросили вожжи и устремились со всех ног куда подальше. Все носились взад-вперед, ругались, что-то друг другу доказывая.

Среди встревоженных цыган мелькали всадники: немецкие рейтары, судя по амуниции. Они почти не задерживались на месте внезапной стоянки табора, появляясь, словно из ниоткуда, проносились мимо и исчезали в темной густоте тумана.

Похоже, солдаты бежали…

– Пофорайчивайт, кол не желает окасат затоплинн фотой, – эта фраза, сказанная с корявым немецким акцентом одним из верховых, заставила Мадлен похолодеть от страха.

Неизвестно сколько девушка простояла вот так с открытым от удивления ртом. А сердце тревожно билось от предчувствия грядущей беды, или же, напротив, грядущего спасения…

– Голландцы пробили плотины, открыли шлюзы на реках, и вода идет на нас, – постаралась ответить на немой вопрос девушки Джаелл, которая появилась из тумана, будто призрак.

– Как? Что значит, пробили плотины? Зачем?

– Зачем? Это ты у них спроси! – возмутилась цыганка. – Но, похоже, само провидение преграждает нам путь… Что ты встала здесь, как вкопанная! А ну назад, в повозку! – Джаелл картинно повысила голос, затем оглянувшись по сторонам, схватила за локоть Мадлен и прошептала ей в самое ухо:

– Если желаешь бежать, то для сего самое время.

Сердце девушки забилось еще сильней.

– О!.. Благодарю вас…

– Но подумай хорошенько, окончательно ли ты решила идти против судьбы?

– Джаелл, молю вас, не разрывайте мне душу и сердце! – горячо воскликнула Мадлен. – Вы были так добры и великодушны ко мне, что причинять вам боль было бы черной неблагодарностью с моей стороны.

Старая цыганка пристально поглядела в глаза девушки, и во взгляде этом смешались сожаление и мука.

– Иди, – сказала она только.

Мадлен еще раз горячо повторила слова благодарности и поспешила соскочить с деревянных ступеней, но Джаелл вновь задержала ее.

– Держи, – сказала она, развязав свой пестрый платок, украшенный мелкими оловянными монетками, нанизанными на нити частой бахромы, к коему на петле из кожи был прикреплен нож. – Он пригодится тебе.

Девушка послала ей полную признательности улыбку, а когда чуть позвякивавший монетками пояс лег на бедра, она обняла за шею цыганку и прошептала:

– Вы были бы мне замечательной матерью, я искренне сожалею, что приходится прощаться.

– Иди, – сухо, но, не сдержав слез, повторила Джаелл, и указала куда-то направо от себя, – фургон, где твой Эгмонт, в десяти шагах.

Мадлен не стала терять времени. Судьбе было угодно, чтобы ее повозка и повозка Эгмонта ехали в хвосте и остановились вдали от основной стоянки. А туман надежно скрывал беглянку от глаз взволнованных цыган, которые мало на что сейчас обращали внимание: одни продолжали вести нескончаемые споры, другие без ведома вожака направили повозки и лошадей назад, склонные доверять бегущим, словно от самого дьявола, солдатам. Слышно было, как в сыром пропитанном тиной воздухе проносились их гневные, встревоженные голоса. И только слабые очертания брошенных повозок в тусклом свете мелькающих факелов напоминали бедной девушке, что голоса эти принадлежат людям, а не чудовищным ундинам, словно по волшебству вышедшим из пучины грозного Рейна, чтобы поглотить табор в наказание за их преступления.

Она почти на ощупь двигалась к означенному месту, стараясь не споткнуться и не привлечь нежелательного внимания.

Повозка, которая когда-то принадлежала Джаелл и ныне являлась тюрьмой для мессира Филиппа, стояла, склонившись набок: одно из колес угодило в яму. Поблизости никого не было, только доносилось неясное бормотание и в шагах пятнадцати мелькали два факела, точно лесные светлячки или светящиеся крылья сказочных существ. В любом случае оттуда, где находились хозяева сих ночных светил, невозможно было что-либо разглядеть, и Мадлен, все еще помня о стражах пленника – диких собаках, прирученных племенем, с опаской заглянула под холщевый полог.

Эгмонт лежал недвижимый, набоку, затылком ко входу, со связанными за спиной руками. Сквозь небрежный шов на рубашке – кто-то милостиво заштопал единственное, что могло прикрыть спину Филиппа, – проглядывало свидетельство той ужасной пытки, какой подверг его Гарсиласо: кровоточащие раны от ударов кнута. Но пленник был один, и, в предвкушении удачи, сердце Мадлен застучало еще сильней. Девушка легонько взлетела по ступеням и опустилась подле на колени.

– Вставайте, мессир Эгмонт, – прошептала она, тронув его за плечо. Но тот не шелохнулся. Влажные пряди, прилипшие ко лбу, и мертвенная бледность, которая казалась еще разительней из-за неясного света лампадки, заставили ее забеспокоиться.

– Мессир Эгмонт, – вновь позвала Мадлен и непослушными от волнения руками нащупала рукоятку ножа у себя на поясе. Тревога овладела ею: лезвие с легкостью рассекло оковы, но освобожденные руки даже не попытались отреагировать на возвращение сей пресловутой свободы. Филипп лишь безвольно перекатился на грудь…

– О святая матерь божья! – прошептала Мадлен, с трудом веря, что опоздала, что молодой человек, быть может, уже мертв…