– Морочишь голову Гарсиласо. Мучаешь и его, и мальчишку.

– Это неслыханно! Почему вы повторяете одно и то же? Я никого ни к чему не принуждала и, господь с вами, ничью голову не морочила. Этот человек позволяет вести себя с женщиной, как с понравившейся безделушкой, которая в итоге и виновата!

– Все так! Некоторые события случаются неожиданно, не вовремя и совершенно некстати. Судьбе нравится иногда забавляться со своими детьми, и она охотно это делает, а мы страдаем. Твоя вина – это неизбежность. Но ты можешь исправить ее, только ты… Ведь если хорошо поразмыслить, Гарсиласо – марионетка в твоих руках. Ты беснуешься, гневно размахиваешь руками, и марионетка вторит твоим действиям, а ежели ты будешь кротка и покорна – она ответит тебе тем же…

– Вы находите правильным, что я должна ублажать первого попавшегося на пути и пожелавшего меня мужчину? Простите, если я покажусь вам несколько грубой, может женщинам вашего племени и свойственно подобное поведение, но я все еще ношу благородное имя и не имею никаких прав порочить память предков.

– И это говорит пансионерка мадам Монвилье? – расхохоталась цыганка.

Мадлен побледнела от негодования.

– Как вы смеете! Что-то мне подсказывает, вам хорошо известно, каким образом попадают к мадам Монвилье особые пансионерки, в числе каковых была и я.

Глаза цыганки сузились, она пристально поглядела на Мадлен, даже отпрянув немного, впившись взором в раскрасневшееся лицо девушки так, словно желала вычесть сколько лжи, сколько истины выражало оно.

– Не кипятись! – вдруг улыбнулась Джаелл. – Хочешь, я поведаю тебе историю Гарсиласо? Он всегда казался тебе таинственным и подозрительным, ведь так?

– Вы не сможете меня убедить! Я не люблю Гарсиласо! Я никогда не смогу его полюбить!

– Ты разгневана, потому что он дурно обошелся с тобой вчера.

– Он всегда дурно обходился со мной! – из глаз Мадлен хлынули слезы. – Он… мог спасти моего брата. Он мог предотвратить такое несчастие!

– Перестань. Он так и поступил бы, коли успел. От судьбы не убежишь. Успокойся и послушай.

Мадлен нахмурила брови; однако она не смогла скрыть, что хочет услышать тайну Гарсиласо. Внутри, глубоко-глубоко внутри зародилось щекочущее чувство, каковое люди зовут не иначе как любопытство, а Святая Церковь почитает одним из семи тяжких грехов. От Джаелл не могло ускользнуть то, как во взгляде девушки внезапно загорелся слабый, но весьма очевидный огонек.

– Гарсиласо Суарес де Фигероа – это ненастоящее его имя. Нельзя и сказать, что оно выдумано, поскольку… он украл его у своего господина, – начала цыганка. – В действительности же Гарсиласо зовут Фаусто Суэно. Родился он и вырос в Мантилье. Мать его была цыганкой, а отец конкистадором – знатным испанским грандом. Оба отказались от дитяти при рождении, и потому воспитывал его священник, который выучил юного Фаусто не только чтению и письму, но языкам и таким наукам, о каких простой человек вряд ли мог и подозревать. Он готовил себе замену, ибо мальчик рос чрезвычайно смышленым, способным к ораторскому искусству, писал стихи и был крайне благочестивым. Все бы хорошо, но ранняя смерть падре заставила Фаусто оставить богословие и пойти в услужение одному молодому дворянину – господину Гомесу Суарес де Фигероа, к которому сразу проникся дружеским, почти братским, чувством. Молодые люди были одного возраста, оба – незаконнорожденные. Только Фаусто считался безродным, а его хозяин – сыном губернатора колонии Перу в Америке и перуанской принцессы, дочери императора Тавантин-суйу. Гомес прожил в столице империи инков целых двадцать лет, на родине он был почитаем, как принц крови, а в Испании – таким же бастардом, как и Фаусто. По приезду в Мадрид истинный Гомес Суарес де Фигероа питал надежду на обретение должного места в обществе, на открытую службу при испанском короле, а получил пинок под седалище. Это очень опечалило Гомеса. Настолько, что он бросил воинскую службу, которая ограничилась несколькими походами в Италию, бросил друзей и заперся в своем доме, никого не желая ни видеть, ни знать.

Тем временем, побывав вместе с хозяином в Италии и вдохнув запах пороха, Фаусто понял, что вовсе не богословие, а воинское дело его стезя. Но его происхождение ему ничего не сулило, кроме как быть простым ратником, или того хуже – прозябать в дворовых всю оставшуюся жизнь и не видеть ничего кроме сухой и жаркой Мантильи. Он осознавал это, амбиции жгли душу. Ведь он был не простым слугой, он был слишком хорошо образован, он не мог прожить жизнь, как бессильное, отдавшееся течению, существо. Он знал, что ему уготовлена иная судьба, и не желал сидеть в глухой дыре, дожидаясь, когда снизойдет благодать.

Вот тогда-то Фаусто и решился пойти на тяжкое преступление. Это был первый и потому самый трудный шаг на пути к пороку.

Узнав, что при дворе короля Филиппа Испанского один из высокопоставленных родственников его хозяина – герцог Фериа направлен в Париж с дипломатической службой, Фаусто добился у него аудиенции. Представившись именем хозяина, да столь ловко (правда, без пары бумаг, которые он прихватил из секретера истинного Суарес де Фигероа и того факта, что герцог не знал в лицо своего пресловутого дядю, у него бы ничего не вышло), он рассказал его слезную историю, и о боги! сердце молодого посла откликнулось. Он был крайне тронут и загорелся огромным желанием помочь заморскому родственнику.

Фериа помог перебраться Гарсиласо во Францию и представил весьма влиятельному духовому лицу – кардиналу Шарлю Лотарингскому. Прежде чем начать новую службу, тот по примеру старого хозяина сменил имя Гомес на Гарсиласо – имя отца Гомеса. Господин Суарес де Фигероа оказался тезкой двум своим дядькам, которые не слишком хорошо с ним обошлись после приезда в Испанию. Имя Гомес тому стало противно, и близких людей он просил называть себя именем погибшего отца. Фаусто сделал то же лишь из соображения, что имя Гомес Суарес де Фигероа могло оказаться известным кому-нибудь здесь, и тогда его бы тотчас отправили на виселицу за самозванство. И потом, он твердо решил придерживаться точностей жизнеописаний хозяина, дабы благодушный родственник однажды не заподозрил чего неладного.

Таким образом настоящий Гарсиласо Суарес де Фигероа, де Ла Вега жил в добровольном заточении и едва ли кто мог быть уверенным, что он еще жив, а Гарсиласо-самозванец служил у кардинала. Служил посыльным тайных поручений, для которых, по сути, требовался человек храбрый, отчаянный, не особо вникающий в дела политики, дворянин верный слову и в то же время за достойную сумму готовый жертвовать головой. Он осознавал важность этой, хоть и продержавшей его в тени шесть лет службы, поскольку первичной целью его было – доказать глубокую преданность делу и господину.

В течение этих лет он выдержал тяжкую борьбу с самим собой. Его терзало нетерпение, жажда славы, он мечтал о жизни героя, победителя, жизни полной достатка. Но все это оставалось для него недоступным. Вынужденный исполнять мелкие поручения, Фаусто таскался по Франции и Фландрии, озлобленный, полный желания вернуться на родину, кинуться в ноги истинному Гарсиласо де Суарес де Фигероа и покаяться в обмане. Пока не столкнулся с цыганским табором, то бишь с нами. Ему легко было войти с цыганами в связь, ибо он сам наполовину – цыган. Зная также то, что цыгане народ гонимый и слабый, крайне нуждающийся в человеке, который со своим могуществом смог бы покровительствовать им, он решил воспользоваться этим…

Лет пять, до его появления, мы стояли табором у стен Брюсселя, пока в город не ворвался новый наместник – герцог Альба. При королеве Маргарите нас мало притесняли, она гонялась за истинными революционерами, мы для нее не представляли никакого интереса, но герцог мгновенно решил с нами разделаться, узрев в нас гнездо ереси. Некий профос, редкий негодяй, не помню его имени, был назначен, чтобы вершить над нами суд. Видит бог, мы от него натерпелись немало. Однако Гарсиласо, словно играючи, этого ублюдка самого отправил на костер, и заслужил тем самым огромное расположение племени. Он явился к нам, будто с небес, заставил с открытым ртом выслушать рассказ о его божественном происхождении и поверить в то, что он послан нам духами далеких предков. Разумеется, он все выдумал. Мастерски выдумал! Смешав рассказ прежнего хозяина Гомеса де Фигероа о заморской стране инков, познания о наших обычаях и невообразимое, свойственное только ему обаяние, Гарсиласо окончательно вошел в доверие цыганам и стал не только сыном богов с неизведанных земель, но в высшей степени благодетелем. Не скрою, я помогла ему избавиться от старого Мейо и занять место вожака – поддержка в моем лице оказалось предопределяющей. Но Гарсиласо, водрузив воображаемую корону, вполне оправдал все чаяния племени. Последующее за сим «царствование» этого необычайного вождя походило скорее на цирковой номер, хождение по канату над пропастью, на приручение огня…