Цыган недовольно отдернул руку и что-то промычал; оба вновь опустили юношу на землю. Внезапно Нинар разгневанно топнул, жестикулируя, выругался и зашагал обратно. Оборачиваясь, он грозил пальцем, указывая на Мадлен. Но рослый и широкий в плечах Жозе остался на месте.

– Прошу вас, – еле слышно выдохнула Мадлен, молитвенно сложив ладони.

Посопев немного в знак недовольства, тот все же поднял раненного.

Тем временем уже начинало темнеть, и цыгане, уже всласть насчитавшись краденым, суетливо носились взад-вперед и складывали добро в фургоны.

– И это твой испанец? – усмехнувшись, спросил Гарсиласо.

– Да, – торопливо бросила на ходу девушка и пробежала мимо. – Где Джаелл?

– Какой же это испанец, милейший Серафим? Посмотри! Он бос, как попрошайка с Шампо.

– Ну и что же! Видать, сапоги успел снять кто-то из твоих людей.

– Да это гёз!

Но Мадлен устремилась дальше, в нетерпении ища повозку, в которой ехала старая колдунья – единственная здесь, смыслящая в лекарском искусстве.

К счастью, Джаелл оказалась рядом: сидела, опершись спиной о колесо повозки, и попыхивая трубкой, наблюдала за происходящим. Когда Жозе приблизился, она молча указала на вход в свой фургон.

Мадлен жадно следила за тем, как внесли юношу к цыганке. Он по-прежнему бредил, мотал головой и бормотал об ангелах и о какой-то мести.

Гарсиласо не стал возражать, приказал, чтобы трогали, и Мадлен пришлось уйти. Нельзя было задерживаться – испанцы действительно могли вернуться и, обнаружив, что их опередили и увели под носом трофей, пришли бы в крайнее неистовство.

Чтобы спутать следы, обоз вновь свернул в лес. И, несмотря на то, что лошади не отдохнули за время кратковременной минувшей остановки, вожак принял решение ехать до самого Утрехта. Благо оставалось всего три-четыре лье вверх по извилистому Рейну.

К рассвету цыгане стали, выбрав место для лагеря на голом берегу средь равнинной кустистой местности, которая господствовала в окрестностях города. Воздух здесь был очень влажным из-за присутствия реки, ее ответвлений, других маленьких речек, каналов и болот.

Мадлен вновь оказалась запертой в фургоне.

Но заплатив за жизнь бедного юноши свободой, которую едва не обрела, она ничуть не жалела. Мысли были преисполнены тревогой за несчастного. С надеждой она ожидала, когда же подвернется удобный случай, дабы проведать его. Через узкую щель в обивке девушка наблюдала за лагерем.

Гарсиласо покинул табор тотчас, как встали. Он надел парадный бархатный камзол, волосы убрал под берет, лихо заломленный за ухо и украшенный султаном из перьев и россыпью драгоценных каменьев. Затем накинул на себя длинный серый плащ с капюшоном, расшитый серебряной канителью, вооружился шпагой и парным к ней кинжалом, которые сняли цыгане с одного немецкого конника, из-под полы камзола выглядывали дула пистолетов. Сел в седло и помчался в сторону города…

Но и в это утро, ни часом, ни днем, ни неделей позже Мадлен так и не удалось повидать спасенного юношу. Жозе и Нинар не сводили с пленницы глаз, и, казалось, были страшно недовольны сим наказом. Что ни день они становились все раздраженней, и в конце концов совсем рассвирепели.

В одно из вечеров поднявшийся снаружи шум показался Мадлен сильнее обычного. Она насторожилась. Шум набирал силу: детский плач, недовольные голоса их матерей, мужская ругань, где искусно сплетались крепкие цыганские выражения с французскими и фламандскими – все смешалось в какой-то чудовищный гул.

Мадлен вскочила, пол под ногами заходил ходуном. Испугавшись, она замерла. Повозка вновь пошатнулась, но с большей силой.

Секундой позже в ее скромное жилище ворвались трое цыган, один из них ее страж – Нинар. Двух других она лишь пару раз видела у костра. Один – молодой, но с перекошенным от чудовищного шрама лицом, а другой – ровесник Гарсиласо, крепкий, с горящим ненавистью взглядом: Мантуари – цыганский оружейник.

– А ну-ка, сударь, – на чистейшем французском проговорил последний и приблизился к Мадлен, – подите-ка сюда. Поговорить надо.

Он грубо схватил девушку за руку и выволок наружу на небольшое пространство, которое тут же образовали ропщущие цыгане: мужчины с оружием наголо, женщины с разгневанными лицами, маленькие дети, цепляющиеся за их юбки. Мадлен, споткнувшись обо что-то, оказалась на коленях и тут же пожелала подняться, но тяжелая длань Нинара, упав на плечо, пресекла ее движение.

– Что вам нужно?

– Смерть! Твоя смерть, – не замедлили отозваться эхом яростные возгласы.

– Но в чем моя вина?

Мадлен сохраняла твердость, оставаясь неподвижной под рукой цыгана. Нинар мог в любую минуту уложить ее на землю ничком, однако предпочитал, чтобы чужак просто не смог подняться на ноги. Руки Мадлен упирались в истоптанную землю, в то время как они были весьма и весьма необходимы свободными. Тот охотничий нож, подобранный среди убитых с поля боя, висел у ее пояса. Девушка думала только о том, чтобы достать оружие.

– Где Гарсиласо?

– Откуда же мне знать! – в изумлении вскричала Мадлен.

Она вспомнила, в какой наряд тот облачился, вооружился до зубов, взял лучшую лошадь… Неужели вожак в ту ночь оставил табор навсегда? Страх невидимым зверем вполз за шиворот ее тугого жилета.

– Похоже, что только одному тебе и известно. Ты слишком привязал к себе Гарсиласо. Мы начинаем подумывать, не сошел ли он с ума, забавляясь с мальчишкой. Его отношение к тебе подозрительно напоминает привязанность ревнивого любовника. Ты влияешь на его мысли, заставил подобрать еще одного сосунка. Кто поклянется, что вы оба не сдадите нас солдатам, в руки инквизиторов, или еще как-либо пожелаете с нами расправиться? Чужаки, они и есть чужаки, им нет никакого доверия! Смерть тебе и твоему приятелю! Смерть! – последние слова цыгана подхватила толпа, но в этот момент, растолкав безумцев, на сцену ворвалась Джаелл. Она принялась орать по-цыгански, возводить руки к небу и с гневом тыкать пальцем в грудь оружейника. Мадлен мало, что поняла, но средь ее корявых фраз мелькало имя Гарсиласо, – нетрудно было догадаться, что старая колдунья намекала им о гневе, который, должно быть, обрушит вожак на нарушителей закона.

Нинар отпустил Мадлен, и та резко вскочив на ноги, схватилась за рукоятку ножа.

– Нет! – вскричала Джаелл и протянула тощую бронзовую руку в сторону готовой к обороне Мадлен; глаза цыганки сверкнули недобрым огнем, – сейчас же убирайся в свой фургон. Их трудно удержать, тем паче, что и твои намерения не особо дружелюбны.

Из толпы вынырнул Жозе. В два прыжка достиг Мадлен, перекинул ее через плечо и грубо затолкал в фургон.

Следом зашла Джаелл.

– Гарсиласо не даст им причинить тебе зла, – сказала она, обняв ладонями бледное личико Мадлен. – Но предупредить тебя нужно, цыганская ненависть не имеет никаких преград. Если кто из них задумал месть, ни угрозы, ни повеления вожака и последующие наказания не смогут предотвратить задуманное. Цыган задумал – цыган сделает. Поэтому, беги поскорее… нет, не сегодня… сегодня ни в коем случае нельзя… Жозе еще пуще будет следить за тобой, ведь если бежишь в отсутствие вожака, он также будет казнен за то, что не уследил…

Джаелл замолчала. Она долго отсутствующе глядела куда-то в сторону, затем прошептала:

– Черт раздери этого Мантуари!.. Не сегодня, завтра из-за него многие поплатятся жизнью. Эта вражда между ним и Гарсиласо, похоже, закончится лишь смертью одного из них.

К счастью, Гарсиласо вернулся на следующий день, и с его появлением в таборе воцарился порядок. Все притихли мгновенно: такой тишины Мадлен не слышала никогда…

А дело заключалось лишь в том, что цыгане готовились к сэндо – суду. Его проводили ночью в свете многочисленных факелов, но Мадлен на нем не принимала участия. Она сидела в повозке вместе с Жозе, который упорно молчал, глядя тупым, опустошенным взглядом на рваные гобелены. С тех пор, как уселся у входа в повозку, он не удостоил Мадлен ни взглядом, ни словом. Застыл, словно истукан, и даже руки ни разу не поднял, чтобы отмахнуться от жужжащих вокруг насекомых.