С трапа доносился грохот тяжелых армейских ботинок. У трапа солдаты строились в походные колонны, не шли, а бежали на железнодорожный вокзал, спешно грузились в приготовленные для них красные товарные вагоны — раньше в них перевозили лошадей.

У лазутчика создавалось впечатление, что турецких войск намного больше, чем русских, даже если к русским приплюсовать дружины болгарских ополченцев, румынскую армию с ее полками: линейными, доробанцев, каларашей.

Турецкое войско представляло собой внушительную силу. Но в этой силе, как опытным глазом виделось лазутчику, не хватало главного — стремления к победе.

Он, унтер-офицер русской армии, незаметно для окружающих всматривался в лица неприятельских солдат. Что это за лица — угрюмые, хмурые, с потухшими взглядами. Люди — как в полусне.

«Да, — говорил он себе, — если сосчитать, турецкого войска много, но мы, хоть и в меньшем числе, — сильнее».

Среди этих угрюмых и хмурых лиц он боялся увидеть знакомое лицо повзрослевшего сына, ставшего янычаром.

Солдаты, добротно одетые и обутые, за спиной — новые американские винтовки, сплошным потоком сходили с трапа английского транспорта. Было убеждение, что это — завтрашние трупы.

Атанас Кралев, узнав, что в Варне лазутчик задерживаться не намерен, проследует в Адрианополь, предложил вариант:

— Едем вместе, я найду попутную подводу. Это обойдется дешевле, чем почтовым дилижансом.

— Но мне — на юг, а тебе — на север, если ты хочешь попасть в Плевну.

— Сначала в Габрово.

— Все равно — на север.

Константин понимал: для дела будет полезней, если Кралев останется на месте. Время военное, свой человек в таком важном порту, как Варна, для русской разведки, — сущая находка. Но и с товарищем нужно было считаться. Агент не скрывал тревоги за семью. После бомбардировки крепости начнется штурм. В таком случае обязательно пострадает мирное население.

Ведь и Константин думал о своей семье. Каждое мгновение он мысленно был в Габрово: как там Марьянка, как там сыновья? Они уже были его сыновьями. Оба они, как только с ним познакомились, сразу же потянулись к этому высокому седому человеку с добрыми ласковыми глазами. Ребята чувствовали: так мог смотреть на них только родной отец. Весь день — пока что единственный, который подарила ему судьба, ребята от него не отходили, просили, чтоб он им рассказывал о России, о ближайшем русском городе по имени Одесса. Они уже мечтали, что будут там учиться, и не где-нибудь, а в кадетском корпусе.

Да, и он тревожился за семью не меньше, чем Атанас Кралев, этот веселый, жизнерадостный человек, рыбак и контрабандист.

Атанас очень скоро нашел пароконную подводу. Хозяин подводы согласился довезти их до Сливно.

— А там я тебе помогу перебраться через Гунджу, — говорил он Константину. — У меня там знакомый паромщик. Он тебя отвезет в Ямболь. Если у тебя с деньгами туго, он купит железнодорожный билет. Хоть до самого Константинополя. Недавно я его зятя-социалиста переправлял в Одессу. Зять бежал из адрианопольского тюремного замка, ждал смертного приговора. Турки, они же не сразу рубят голову, а дают несчастному перед смертью подумать, помучиться.

Об этом Атанас мог бы ему и не напоминать. В свое время предательски схваченному лазутчику тоже сказали: «Ты умрешь в пустыне медленной смертью. Оттуда, из наземного ада, никто не возвращается».

Вернуться, оказывается, можно, если горишь неодолимым желанием вырваться на свободу. Несомненно, зять паромщика горел таким желанием. Всегда, даже оказавшись в безнадежном положении, надо верить в свою путеводную звезду. Без этой веры нечего даже начинать любое доброе дело.

К вечеру добрались до Сливно. Здесь Константин распрощался с Атанасом, пожелал ему счастливого пути и посоветовал (приказывать он не имел права) быстрее возвращаться в Варну.

— Скоро там ты очень будешь нужен.

— Знаю, — ответил тот. — Только пойми меня правильно: мои дети, как и моя родина, мне одинаково дороги.

От услуг сливенского паромщика Константин отказался. Сам по себе Адрианополь лазутчику не требовался. Ему нужно было увидеть местность от Сливно до Адрианополя. Предстояло выяснить, какие укрепления возводит неприятель на пути русских войск. Начальник разведки наметил для изучения два селения: Карагач и Демирдеч.

До штаба русской Дунайской армии доходили слухи, что на этой местности с помощью английских инженеров создается что-то невиданное. В Бургасе (слухи были оттуда) накануне войны с английских кораблей выгружали землеройную технику.

Предстояло убедиться, есть ли такая техника, а если есть, то на какие действия она способна.

Попутной подводой Константин добрался до селения Карагач. Еще не старый турок, примерно одних лет с Хаджи-Вали (так лазутчик представился вознице), принялся рассказывать о болгарах, которые только и ждут, чтоб отобрать у людей султана пахотные земли. Пятьсот лет эти земли принадлежат потомкам Аллаха, а теперь неверные покушаются на самое святое, что есть у правоверного, на чем держится его могущество.

Константин сочувственно кивал головой, не забывал уточнять, что иностранцы, приплывшие из-за моря с невиданной техникой, тоже могут завладеть этими турецкими землями.

— Завладели же в Индии, — подкреплял очевидным примером.

— Что верно, то верно, — соглашался возница и тоже кивал головой и уточнял: — Сейчас они нам помогают: не дадут русским захватить проливы.

— У русских кавалерия. Я в Крыму с ней познакомился.

Турок, прищурив глаза, хитро засмеялся.

— Скоро вы увидите, какие выкопаны рвы против русской кавалерии.

Подъезжая к селению Демирдеч, Константин заметил: от холма до холма перекопана дорога. Глубокий ров тянется на целый километр.

— И все это вырыто руками?

— Зачем? Верхний слой снимали огромным плугом, его тащил паровоз. А следующий слой, уже разрыхленный, выбрасывали лопатами. Сюда сгоняли болгар. Работали они, конечно, неважно. Их черкесы подгоняли кнутами. Как овец.

— И женщин?

— А там были почти одни женщины.

«Мерзавцы!» — мысленно возмущался Константин. Еще в Систово ему попалась на глаза французская «Фигаро». В ней журналист, приехавший на Балканы освещать боевые действия, расхваливал английскую инженерную технику, способную в течение двух-трех дней создавать непреодолимые препятствия на пути продвижения русских войск.

На подступах к Адрианополю таких укреплений лазутчик насчитал четыре. Для кавалерии это серьезные препятствия. Но не для пехоты.

«Если пехоту подвозить на казацких лошадях, — размышлял Фаврикодоров, — наши войдут в Адрианополь с востока. Это, пожалуй, самый удобный путь. А там — как сложится обстановка».

В Адрианополе царила нервозность. С севера, со стороны Тырново, прибывали поезда с турецкими семьями. В большинстве это были семьи высоких чиновников и черкесов. Еще недавно черкесы изгоняли болгар из их домов и сами в них поселялись, намереваясь жить долго, если не всегда. Кто пытался оказывать сопротивление, тому рубили голову: султан за их верную службу давал им такое право.

На север шли эшелоны с войсками: на платформах стояли пушки под брезентовыми чехлами, в крытых вагонах — ящики со снарядами, с немецкой маркировкой, из вагонов доносились звуки губных гармошек, выводили преимущественно тирольские мелодии.

В вагонах размещались артиллеристы. Турки из новых, дальнобойных орудий вести прицельный огонь еще не научились. И новый главнокомандующий турецкими войсками с согласия кайзера отобрал снайперов артиллерийского огня, посулив каждому после победы над русскими десять тысяч немецких марок.

Если раньше турецкие офицеры только шептались о том, что султан главнокомандующему старику Абдул-Керим-паше за неудачи на фронте отрежет голову и бросит ее голодным константинопольским собакам, то теперь говорили открыто, не опасаясь, что Абдул-Керим-паша будет говорунам рубить головы.