В один из таких погожих февральских дней над ледяной горкой прозвучал голос дежурного офицера:

— Полковник Артамонов — к генералу Обручеву. Срочно!

— Иду! — выкрикнул в ответ.

В толпе многочисленных зевак Николай Дмитриевич разыскал супругу. Веселыми глазами она смотрела, как муж возится с малышами, радовалась вместе с детьми. У него так мало бывает свободного времени! И погода выдалась на славу. Солнце только-только нырнуло в розовый сумрак Финского залива. Но уже по всем аллеям горели газовые фонари. Еще было полчаса светлого времени.

— Женя, принимай бразды, — и ушел домой переодеваться.

По дороге терялся в догадке: зачем он срочно потребовался профессору? Виделись только вчера, в субботу, в конце рабочего дня. Полевой выезд наметили на понедельник. Для будущих агентов занятие весьма поучительное: с помощью бинокля определить ширину Невы на различных участках местности. Затем по аналогичной методике можно будет определять ширину любой реки, если в этом будет надобность.

К занятию в поле все было готово. Унтер Семиволос заранее получил со склада академии бинокли и планшеты, коневоды кормили лошадей, кашеварам на карту нанесены пункты, где предстояло разворачивать полевую кухню.

И вот — неожиданный вызов. Да еще в воскресенье, которое он, полковник Артамонов, объявил для своих слушателей выходным днем. Пусть хорошо отдохнут перед выездом. Ведь занятие не на один день.

— Ну, батенька, садитесь в кресло. Читайте и удивляйтесь, — профессор показал полковнику, куда ему садиться. Сам прохаживался по ковровой дорожке, с загадочной улыбкой поглядывая на офицера.

Офицер взглядом прирос к телеграфному бланку. На бланке было всего лишь несколько фраз. Николай Дмитриевич читал их и перечитывал. Да, удивляться было чему.

Некоторое время тому назад в этом самом кабинете, где во всю стену вот уже который год висит карта Балканского полуострова (кстати, эту карту выполняли геодезисты под командой капитана Артамонова), профессор показал Николаю Дмитриевичу письмо русского посла в Турции. Оно касалось русского подданного Фаврикодорова Константина Николаева, задержанного османской полицией в крепости Кючук. Секретарь МИДа Османской империи сообщал послу России в Константинополе о том, что в январе 1870 года в крепости Кючук был арестован некий Фуад-Нури, который разыскивался по делу поджога почтового отделения в городе Габрово. Его опознал начальник почтово-телеграфного отделения господин Ахмед-Гамди. Габровским окружным судом Фуад-Нури был осужден на пятнадцать лет каторжных работ. Свое русское подданство осужденный отрицал. В 1872 году Фуад-Нури умер по причине слабости сердца.

Узнав эту горькую весть, Николай Дмитриевич поставил в Исаакиевском соборе свечку за упокой души мученика Константина и там же заказал панихиду.

После того печального дня не прошло и года, как в Главный штаб на имя генерала Обручева из Одессы пришла телеграмма. Оказывается, Фаврикодорова отпевать было рано. Он благополучно вернулся в Одессу и ждал дальнейших указаний. О том, что он вернулся в Россию, притом не один, а со своим товарищем по несчастью, в телеграмме — ни слова.

От радости (жив Константин! жив!) сердце вырывалось из груди. Вот это подарок судьбы! Когда друг возвращается, считай, с того света, что может быть прекраснее!

— В эту ночь вряд ли я усну, — признался Николай Дмитриевич.

— А вы думаете, я усну? — не скрывал своего радостного возбуждения довольный исходом поиска профессор. — Такой новостью грех не поделиться с Дмитрием Алексеевичем. И для военного министра это приятная весть. А министр, по всей видимости, доложит Александру Николаевичу. Поднимет ему настроение. Для государя каждая душа, преданная России, по-ангельски близка. Так-то, мой друг.

Напольные часы в медной оправе пробили семь. Над Финским заливом оранжевой полоской догорала заря. Николай Дмитриевич вспомнил, что оставил жену и ребят в Летнем саду. Как они одни доберутся домой? А завтра — полевые занятия.

О занятиях напомнил профессор.

— На эту неделю вас подменит капитан Кондратьев. А вы завтра курьерским отправляйтесь в Одессу. Встретитесь с Фаврикодоровым. Расспросите, что предпринимала турецкая сторона, чтобы склонить его на свою сторону. Зафиксируйте в своей памяти фамилии, которые он будет называть. Ну, словом, вы уже знаете, как это делается. Поинтересуйтесь, в чем его нужда и нужда его друзей, которые остались в Болгарии. По возможности выполните его просьбы. Сейчас он, видимо, нуждается в санаторном отдыхе. Пока вы будете в пути, я переговорю с командующим. По всем вопросам, не касающимся вашей оперативной работы, обращайтесь к нему. Генерал Семека — мой старый товарищ. Да и с вами он уже немного знаком. Ну, в добрый путь. Командировочное предписание доставит вам дежурный офицер. Дома, небось, заждались. Как там ребята?

— Я их оставил в Летнем саду. На ледяных горках.

— Немедленно в Летний сад! — повысил голос профессор, как, случается, повышает на своих домашних. — Я извиняюсь перед Евгенией Николаевной. Передайте ей, чтоб она вам сделала внушение. На улице детей на женщину не оставляют.

— Есть передать!

Так у Николая Дмитриевича закончился один из лучших выходных дней и запомнился на всю жизнь.

Каждый раз приезжая в этот русский черноморский город, зимой продутый студеными ветрами, а летом — сухой и знойный, Николай Дмитриевич испытывал особое чувство. Ему казалось, что здесь у него постоянное место службы. А Петербург он навещает, чтоб получить очередное задание.

Все задания имели отношение к Балканам, и люди, с которыми он встречался, были или оттуда, или направлялись туда. Уже не один год все они работали на будущую победу.

К приезду полковника Артамонова оба беглеца из турецкой каторги покинули карантин, и Константин разыскал семью погибшего друга, и теперь уже вдова и повзрослевшие дети приняли его как самого близкого родственника. Спасибо Николаю Дмитриевичу, он позаботился об этой семье. По его ходатайству семья получила от штаба округа отдельный домик с приусадебным участком. Здесь, на так называемых Мельницах, селились армейские инвалиды, солдаты и унтер-офицеры, прослужившие на благо Отечества не один десяток лет.

Покойный друг Фаврикодорова, о семье которого позаботился тогда еще капитан Артамонов, погиб при обороне Севастополя, будучи волонтером Греческого легиона имени императора Николая I. Тогда Константин и взял на себя заботу о семье друга.

Товарищ по несчастью Глеб Супрун собрался ехать в Херсон, откуда был родом.

— Чем займешься? — спросил его Константин.

— Тем же, — добродушно ответил Глеб. — Опять буду ходить на тот берег.

— Ты мне говорил, что занимался контрабандой.

— Да, это наше семейное ремесло. У меня и дед, и прадед за добычей бороздили море. Турки их поймали и отрубили им головы. А мне сейчас повезло. Я с отцом шел на промысел. Когда турки по нас начали бить из трехдюймовки — ночь была кромешная, разве что увидишь? — меня волной с палубы смыло. Мне повезло, берег оказался близко. А шхуну перехватили, отец, по всей вероятности, попался. Плавать он умел, но и такой закалки, как у меня, у него нет. Я круглый год купаюсь. Даже осенью ходил на дубке. Зимой не рисковал. Это раньше запорожцы на дубках делали набеги, но если штормило, с того берега мало кто возвращался.

Константин пожелал другу по несчастью беречь свою голову и прочно стоять на палубе, чтоб не смыла никакая волна.

Николай Дмитриевич нашел Фаврикодорова в казарме Одесского пехотного полка. Его как волонтера-пехотинца поставили на котловое довольствие и выдали обмундирование. В новом одеянии он успел нанести визит своим старым знакомым — извозчикам владельца гужевого транспорта Арона Когана. Друзья его обступили, щупают его солдатскую одежду, не верят, что видят перед собой человека, которого давным-давно похоронили.