Литвинов, кивнул на скамейку, на которой мы сидели, и с улыбкой прибавил:

— Вот и здесь мы как-то имели с Липером разговор… Позднее Липер стал приезжать ко мне на квартиру, под конец я сам стал ходить к нему в министерство.

Возвращаюсь, однако, к моей записи.

«Само собой разумеется, — говорил Максим Максимович, — что, получив от Бальфура признание де-факто, я решил сделать попытку ликвидировать еще продолжавшее существовать в Лондоне старое царское посольство. Я написал письмо Константину Набокову, числившемуся тогда поверенным в делах[38] и потребовал от него прекращения этой комедии и передачи мне Чешем-Хаус (здание посольства). Я направил к Набокову с письмом одного из моих сотрудников. Набоков принял его и в довольно вежливой форме ответил, что если бы Советское правительство было официально признано британским правительством, он не замедлил бы уйти в отставку и сдать мне царское посольство, но пока такого признания нет, он считает мои притязания необоснованными. Аналогичное письмо я направил также еще остававшемуся в Лондоне царскому генеральному консулу г. Ону. Консул оказался человеком гораздо более грубым, чем Набоков, и предложил моему посланцу поскорее убраться восвояси. Зато в другом отношении я имел больший успех: я отправил в Английский банк письмо с требованием наложения ареста на все суммы, внесенные туда царским правительством для выплаты своему посольству и царской военно-закупочной миссии в Лондоне. Банк принял мое письмо к исполнению, и царское посольство и военно-закупочная миссия перестали получать деньги.

Что касается отношения ко мне печати и общественного мнения, то в первый период (до подписания Брестского мира), опять-таки с учетом условий и обстоятельств, у меня не было оснований особенно жаловаться. Меня без конца интервьюировали и снимали, подробно описывали родственников моей жены и сравнительно мало ругали и поносили.

Еще лучше было отношение ко мне со стороны английских рабочих и руководящих кругов английского рабочего движения.

Примерно в середине января 1918 г. я разослал лидерам Рабочей партии и тред-юнионов письма, в которых уведомлял их о своем назначении и выражал твердую уверенность в том, что найду полную поддержку в своей работе со стороны британского пролетариата. Вслед за рассылкой писем я стал делать личные визиты лейбористским лидерам. В общем они оказали мне хороший прием. Однако имелись исключения в обе стороны. Так, например, тогдашний лидер печатников Бауэрман отнесся ко мне с явной враждебностью. Наоборот, лейбористский лидер Андерсон отнесся ко мне с особенной дружественностью и в дальнейшем постоянно оказывал мне большую поддержку…

С первых же дней моей деятельности как полпреда я повел широкую разъяснительную работу в печати и на собраниях по вопросу об Октябрьской революции и решительно выступил против продолжения войны. Я опубликовал ряд статей в еженедельнике Независимой рабочей партии «Лейбэр Лидер» и некоторых других органах прессы, отпечатал и распространил большое количество всякого рода листовок, памфлетов[39] и т. п. Я выступил с речью на 17-й конференции лейбористской партии в Ноттингеме. Неоднократно мне приходилось сражаться с противниками Октябрьской революции на больших митингах. Особенно мне запомнилось собрание, устроенное в Какстон Холл. История его была такова. Летом 1918 г. в Лондон приехал Керенский, произнесший погромную речь против большевиков на конференции лейбористской партии, где председательствовал Артур Гендерсон. Я присутствовал на этой конференции, но мне не дали слова для ответа Керенскому, несмотря на громкие требования аудитории. Тогда несколько дней спустя левые лейбористы совместно с некоторыми радикальными депутатами парламента (Джозеф Кинг и др.) созвали специальное собрание в Какстон Холл, где я был главным оратором[40]. Зал был битком набит народом, настроение было чрезвычайно приподнятое, принятые резолюции весьма резки».

С переходом Англии к открытой политике интервенции положение советского полпредства в Лондоне стало быстро ухудшаться. Это выражалось в самых разнообразных формах.

«Явившись однажды утром в полпредство, — рассказывал М. М. Литвинов, — я нашел его запертым на замок. Оказалось, что хозяин дома на Викториа-стрит, 82 решил раз навсегда ликвидировать столь опасное учреждение, как советское полпредство, и, нарушив заключенный между нами контракт, самовольно повесил замок на двери. Я обратился в суд. Суд разбирал мою жалобу и нашел, что владелец дома действительно нарушил подписанный им контракт. Этот последний оправдывал свой поступок тем, что я-де занимаюсь в Англии опасной «пропагандой против короля и отечества». Суд открыто стал на сторону владельца дома и в решении признал, что, хотя заключенный контракт был односторонне нарушен хозяином дома, все-таки в иске мне надлежит отказать. На меня же были возложены судебные издержки. Апеллировать против этого решения в высшие судебные инстанции при сложившихся обстоятельствах я считал бесполезным и потому дальнейшее ведение дела прекратил. В результате «Русское народное посольство» на Викториа-стрит, 82 перестало существовать и мне пришлось перевести его в собственную квартиру на Бигвуд Авеню, 11,  Голдерс Грин[41].

Мое положение как полпреда в Англии с каждым днем становилось все более затруднительным. Консервативная печать бесновалась, а правительственные круги все труднее мирились с наличием в Англии хотя бы полуофициального дипломатического агента Советской России… Общая обстановка враждебности оказала, конечно, влияние на лейбористских лидеров. Одни из них быстро охладели ко мне, другие стали колебаться. Однако нашлись среди них и такие, во главе с уже упоминавшимся Андерсоном, которые, несмотря на изменившуюся атмосферу, продолжали меня твердо поддерживать.

Летом 1918 г. у меня сложилось убеждение, что главный центр интервенционистских стремлений переносится в Вашингтон. В связи с этим я написал Владимиру Ильичу письмо, в котором указывал, что в создавшейся обстановке я, пожалуй, мог бы принести больше пользы советскому правительству, будучи не в Англии, а в США. Владимир Ильич согласился с этой точкой зрения, и я был назначен советским полпредом в Вашингтон. Владимир Ильич даже прислал мне в Лондон с курьером все необходимые документы, в том числе и дипломатический паспорт за надлежащими подписями и с приложением надлежащих печатей, которые в то время почему-то носили треугольную форму. Я сообщил о своем назначении американскому посольству в Лондоне и просил выдать мне визу. В американском посольстве ко мне отнеслись сравнительно доброжелательно, но Вашингтон посмотрел на дело совершенно иначе. В визе мне было отказано, и моя поездка в США не состоялась. Мне пришлось остаться в Лондоне и продолжать свою работу в качестве советского полпреда в Англии.

Когда Брюс Локкарт за свою контрреволюционную деятельность был 3 сентября 1918 г. арестован в Москве, английское правительство в виде ответной репрессии 6 сентября произвело обыск в моей квартире и арестовало меня. Одновременно со мной были обысканы и арестованы почти все работники моего полпредства, посажен я был в Брикстонскую тюрьму. Обращение со мной в тюрьме было вполне приличное, а низший тюремный персонал (сторожа, дворники и т.п.) относился ко мне с нескрываемой симпатией. Все они наперебой старались оказать мне какую-либо услугу, и потому мне нетрудно было сноситься с городом через тюремные стены. Помню, один сторож в момент моего освобождения из тюрьмы убедительно просил меня взять его с собой для работы в Советской России.

Спустя несколько дней после моего ареста ко мне в тюрьму явился Липер. Причина его визита была такова. До моего заключения английское МИД имело возможность сноситься с советским правительством через меня. Никаких других способов сношения с Москвой в тот момент у него не было (ведь Локкарт уже сидел в тюрьме). Со дня моего ареста эта единственная ниточка между Лондоном и Москвой была оборвана. А менаду тем в связи с арестом Локкарта Лондон вынужден был начать какие-то переговоры с Москвой — прежде всего в целях освобождения Локкарта. Как это было сделать? Тогда в английском МИД вспомнили обо мне и прислали ко мне Липера. Липер просил меня послать в Москву шифровку и передать предложение британского правительства обменять меня на Локарта. Я ответил Липеру, что никакой шифровки из тюрьмы посылать не буду. Одно из двух: или британское правительство считает меня представителем советского правительства — тогда я должен быть на свободе, или же оно считает меня арестантом тогда незачем обращаться ко мне с просьбой о посылке шифровки. Надо сделать выбор. Липер ушел от меня, не двоившись ничего.