Вот говорит Макдональд[102]. Его голос раздается в настороженной тишине, как медная труба. Он призывает трудящиеся массы Великобритании встряхнуться, открыть глаза и внимательно посмотреть на восток, туда, где сейчас творятся всемирно-исторические деяния.

Вот говорит Смайли — вождь углекопов. Он предлагает пролетариату Англии отбросить в сторону горделивую привычку смотреть свысока на своих континентальных собратьев и последовать примеру русских рабочих.

Вот говорит Израэль Зангвилл — один из тогдашних корифеев английской литературы. Он едко бичует лицемерие реакционных представителей британского империализма. С ними, с этими людьми, не может быть никакого мира, с ними можно и должно разговаривать только «по-русски».

Вот говорит Невинсон — один из лучших публицистов Англии, убеленный сединами высокий худощавый старик. Он вспоминает о своих встречах с Кропоткиным, со Степняком-Кравчинским, с Верой Фигнер, с целым рядом других видных русских революционеров. Он читает длинный, длинный список жертв, принесенных русским пролетариатом, русским крестьянством, русской интеллигенцией на алтарь борьбы за освобождение от ига царизма, жертв известных и неизвестных, единичных и массовых, и свою простую, но доходящую до сердца речь заканчивает словами:

— У русских есть хороший обычай: когда на своих собраниях они вспоминают павших в борьбе, то встают со своих мест и, обнажив головы, остаются несколько мгновений в молчании. Последуем сегодня и мы этому примеру. Друзья, встаньте в память тех бесчисленных жертв, которыми русский народ заплатил за свое освобождение!

И весь огромный зал поднялся, как один человек. В течение нескольких мгновений в исполинском куполообразном здании царила такая тишина, что можно было слышать полет мухи. Потом сразу раздались мощные звуки органа — он торжественно и важно исполнял похоронный марш в память бесчисленных жертв революционной России.

Напряжение собрания достигло вышней точки. Подъем настроения был необычайный. У многих на глазах блестели слезы. Сидевший рядом со мной английский социалист — человек сентиментальный и религиозный — наклонился ко мне и сказал:

— Разве этот огромный зал не похож на храм? И разве наполняющая его взволнованная масса не уподобляется толпе молящихся, которые страстно простирают руки на восток, к солнцу русской революции?..

Сравнения соседа меня не тронули, но я чувствовал, что в тот вечер в Альберт-Холле происходит нечто необыкновенное. Я видел на своем веку много всяких митингов и собраний, больших я малых, открытых, и подпольных, бурных и спокойных, мирных и революционных, русских, немецких, французских, английских, скандинавских… И тем не менее митинг 31 марта 1917 года в Альберт-Холле останется навсегда в моей памяти, как один из самых ярких моментов моей жизни.

На этом митинге я пережил несколько часов совершенно беспримерного, никогда не забываемого подъема. И на этом же митинге я впервые с особенной ясностью почувствовал, что в только что начавшейся революции скрыты гигантские потенции, которые могут сделать 1917 г. новой важной вехой в тысячелетнем развитии человечества…

Даунинг-стрит, 10…

Я не случайно попал в сырой ноябрьский вечер на эту маленькую, но всемирно известную улицу: здесь в почерневшем от времени и копоти трехэтажном здании уже триста лет находится официальная резиденция британских премьер-министров, и здесь в ту осень 1932 г. жил человек, имя которого тесно ассоциировалось в моей памяти с первыми неделями после падения царизма…

Впервые я встретился с Рамсеем Макдональдом весной 1913 г. Меня рекомендовал ему один из тогдашних английских социалистических деятелей Брюс Глэзиер, который, узнав, что я приехал в Лондон для изучения английского рабочего движения, взял меня под свое покровительство и стал вводить в социалистические и тред-юнионистские круги.

Я очень хорошо помню это первое свидание с Макдональдом Он жил тогда в Хэмпстеде[103] по Хоунт-Род и снимал один из тех небольших, скромных коттеджей, какие обычны для среднего слоя английской интеллигенции. С некоторым волнением я, молодой, никому не известный русский социал-демократ, переступил порог этого дома — ведь предстояло встретиться лицом к лицу с одним из популярнейших лидеров британского, да и всего европейского социализма тех дней.

Макдональду было тогда под 50, но, как большинство англичан в этом возрасте, он выглядел еще очень молодо и бодро. Высокий, прямой, крепкий, с небольшой шапкой темных волос, в которых блеснули первые серебряные нити, он казался воплощением здоровья и энергии. Говорил Макдональд густым, глубоким голосом, в котором чувствовалась большая скрытая сила. Во всей внешности Макдональда было что-то от проповедника, но среди английских политических деятелей^{27} это довольно частое явление.

Макдональд принял меня дружески, но несколько свысока. Меня это слегка задело, но я не показал виду. Разговор наш продолжался около часу. Беседовали мы о России и российском революционном движении, об Англии и английском рабочем движении, о парламенте, о тред-юнионах и многих других интересных вещах. Макдональд, между прочим, рассказал мне об истории возникновения лейбористской партии и о своей роли в ее рождении и развитии.

Под конец мы перешли на более интимные темы. Я расспрашивал Макдональда об его прошлом, об его происхождении и воспитании. Макдональд отвечал охотно и с большой теплотой. Он с любовью вспоминал свою родную деревушку Лоссимаус на севере Шотландии, где он родился и провел детство. Говорил о бедности, в которой прошли его первые годы, о бабушке, которая оказала большое влияние на его развитие, о своей прежней работе в качестве учителя.

Затем точно тень прошла по лицу Макдональда, и он, проведя рукой по волосам, вдруг заговорил о своей жене. Она незадолго перед тем умерла. С глубоким чувством Макдональд рассказывал, какую огромную роль покойная играла в его жизни, каким замечательным другом и товарищем она ему была и как горько он чувствует теперь ее отсутствие. Постепенно волнение Макдональда усиливалось. Он не мог уже сидеть на месте, встал со стула и заходил по комнате. Потом, глядя проникновенным взором куда-то вдаль, Макдональд приглушенным голосом добавил:

— В этом великом горе меня поддерживает только одна мысль… мысль о том, что рано или поздно мы вновь встретимся с ней там…

И Макдональд выразительно поднял руку к небу!

Я чуть не свалился со стула. Я был поражен до глубины души. В моей голове тогда еще никак не укладывалось, что вождь социалистического движения может так примитивно верить в загробную жизнь. Только позднее я понял, что английский социализм нередко питается религиозными пережитками и даже любит выводить свои концепции из этики первоначального христианства… За первым «шоком» последовали другие. Встречаясь с Макдональдом и близко наблюдая его политическую деятельность, я очень скоро понял, что Макдональд является типичным реформистом и легалистом английского толка. Революционных методов борьбы пролетариата он не признавал, приход социализма представлял себе по-фабиански, в порядке постепеновщины, как результат длинной цепи частичных социальных реформ. Не случайно Ленин в те годы писал в статье «Манифест либеральной рабочей партии», что Макдональд ведет либеральную рабочую политику[104]. Марксизм был для Макдональда анафемой, и это часто вызывало у меня протест и раздражение. Однако в вопросах практической политики Макдональд иногда выступал так, что заслуживал одобрение даже со стороны Владимира Ильича. Когда в начале 1914 г. английские помещики северной Ирландии (Ольстера) взбунтовались против либерального правительства Асквита — Ллойд-Джорджа, хотевшего ввести гомруль (самоуправление) для Ирландии, а офицеры посланных против помещиков воинских частей отказались сражаться с «протестантами Ольстера», Ленин в статье «Конституционный кризис в Англии» с сочувствием цитировал слова Макдональда, сказанные им в парламенте: